/ О беременности / Роды

Литература и роды: как рожали героини известных книг

Роды, с одной стороны, – дело интимное, сокровенное, и подробно о них говорить, тем более описывать физиологические подробности, было не принято. Лишь постепенно, на протяжении последней сотни лет, рассказы о родах проникают в литературные произведения. Но с другой стороны, появление в мир нового человека – настолько интересное, важное, чудесное и, вместе с тем, драматичное по своей (особенно в прежние времена) непредсказуемости и даже опасности событие, что умолчать о нем невозможно! Поэтому многие знаменитые писатели в своем творчестве не прошли мимо этой темы.

Мы решили вспомнить несколько сцен родов героинь классических литературных произведений. 

Лев Толстой,будучи многодетным отцом, разумеется, был неплохо знаком с этой стороной семейной жизни. Его героини рожают много, и эти сцены всегда держат читателя в напряжении. Знаменитая трагическая сцена родов «маленькой княгини» Болконской в романе «Война и мир» тоже отражает тогдашнюю правду жизни – увы, материнская смертность была частым явлением в те времена.
В романе «Анна Каренина»роды главной героини не описаны подробно, акцент сделан на последующей родовой горячке. А вот первые роды другой героини, Кити Левиной, показаны обстоятельно, глазами Левина, мужа Кити:

Воспаленное, измученное лицо Кити с прилипшею к потному лицу прядью волос было обращено к нему и искало его взгляда. Поднятые руки просили его рук. Схватив потными руками его холодные руки, она стала прижимать их к своему лицу. 
— Не уходи, не уходи! Я не боюсь, я не боюсь! — быстро говорила она. — Мама, возьмите сережки. Они мне мешают. Ты не боишься? Скоро, скоро, Лизавета Петровна... 
Она говорила быстро, быстро и хотела улыбнуться. Но вдруг лицо ее исказилось, она оттолкнула его от себя. 
— Нет, это ужасно! Я умру, умру! Поди, поди! — закричала она, и опять послышался тот же ни на что не похожий крик. 
Левин схватился за голову и выбежал из комнаты. 
— Ничего, ничего, все хорошо! — проговорила ему вслед Долли.  

Роды эти, кстати, продолжались очень долго, и это, по-видимому, считалось обычным делом.

Стефан Цвейг в историческом романе  «Мария Антуанетта» достаточно кратко описывает королевские роды. Но, если представить себе эту сцену, есть чему ужаснуться… Да, действительно, традиция королевских  (и царских) родов  сохранялась много веков! А мы еще жалуемся, если не удается добиться отдельного родзала…

Лейб-медик громким голосом возвещает, что роды у королевы начались; вся толпа аристократов с шумом вваливается в комнату роженицы; плотно набившись в узком покое, усаживаются зрители вокруг постели в кресла, строго придерживаясь табели о рангах. Не нашедшие себе места в первых рядах встают сзади на стулья или скамейки, чтобы, Боже упаси, не пропустить ни одного движения, ни одного стона терзаемой страданиями женщины. Воздух в закрытом помещении становится все более спертым от дыхания, от испарений без малого пятидесяти человек, от острого запаха уксуса и эссенций. Но никто не откроет окна, никто не оставит своего места, семь полных часов длится публичная пытка. Наконец в половине двенадцатого пополудни Мария Антуанетта дает жизнь ребенку — helas! — дочери. Отпрыска короля благоговейно переносят в смежные покои, чтобы искупать его и тотчас же передать на попечение нянюшек.

Немало рожают и в известнейшем дамском романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Наиболее драматичный эпизод – тяжелые роды Мелани Уилкс, которые пришлось принимать самой главной героине, да еще в условиях смертельной угрозы, во время гражданской войны.

Первое время Мелани, в минуты особенно сильных схваток, держала руку Скарлетт и сжимала ее с такой силой, что хрустели суставы. Через час руки Скарлетт вспухли, побагровели, и она едва могла ими пошевелить. Тогда она взяла два длинных полотенца, перекинула через изножье кровати, связала концы узлом и вложила узел в руки Мелани. И Мелани вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг; она то изо всей силы тянула за полотенца, то отпускала их, то словно бы пыталась разорвать их в клочья. И кричала, как затравленный, попавший в капкан зверек, – час за часом, час за часом. Иногда она выпускала из рук полотенца, бессильно терла ладонь о ладонь и поднимала на Скарлетт огромные, расширенные мукой глаза.– Поговори со мной. Пожалуйста, поговори со мной, – еле слышно шептала она, и Скарлетт принималась болтать что попало, пока Мелани не начинала снова извиваться на постели, вцепившись в полотенца.

Одним из авторов, явно неравнодушных к описанию процесса родов, был Эмиль Золя.По его собственному признанию, автор ставил себе целью нарисовать различные картины родов: есть в его романах роды тайные («Накипь»), роды «трагические» (скорее, «ужасные» - впрочем, окончившиеся благополучно) в «Радости жизни». Но есть и роды легкие («Труд»), и даже… веселые. Вот отрывок из романа Золя «Земля»:

И вдруг, точно из пушки, вылетел красный ребенок, с мокрыми бледными конечностями. Послышалось бульканье гигантского опоражнивающегося желоба. Затем младенец запищал, а мать, вздрагивая, как бурдюк, из которого выливают воду, хохотала еще больше. С одного конца раздавался крик, с другого — смех. Бюто хлопал себя по ляжкам, Бекю держалась за бока. Смех Патуара гремел звучными раскатами. Хохотала и Франсуаза, которой сестра исцарапала руку во время последней конвульсии.
— Девочка, — заявила Фрима.
— Нет, нет, — сказала Лиза, — я не хочу, я хочу мальчика.
— Ну так я засуну ее обратно, красотка, а к завтрашнему дню ты сделаешь из нее мальчика.
Хохот усилился. Все хохотали до колик.

Совсем другая, мрачнейшая картина родов описана у Арчибальда Кронинав его романе «Замок Броуди». Впрочем, вполне под стать господствующей атмосфере всего произведения. Для тех, кто не знаком пока с этим произведением, подсказка-спойлер: все закончилось хорошо!

Промежутки между приступами болей делались все короче, а самые приступы — дольше. Да и тогда, когда боль утихала, пассивное ожидание следующей схватки было пыткой. Затем она приходила, рвала точно когтями все тело, пронизывала смертной мукой, терзала каждый нерв. Крики Мэри сливались с воем неутихавшего ветра. Все, что она перетерпела, было пустяками по сравнению с теперешними муками. Тело ее слабо корчилось на каменном полу, кровь мешалась с потом и грязью. Она молила бога о смерти. Как безумная, звала Дениса, мать. Но только ветер отзывался на ее стоны. Пролетая над сараем, он выл и свистел, словно издеваясь над нею. Так она лежала, всеми покинутая, но, наконец, когда она почувствовала, что ей не пережить больше ни единого приступа, и когда бешенство бури за стеной достигло своего апогея, родился ее сын.

Она была в сознании до той минуты, когда утихла боль. А когда все было кончено, погрузилась в глубокий и темный колодец забытья.

Пролетарский писатель Максим Горькийв рассказе «Рождение человека»и роды описывает самые что ни на есть простые – женщина рожает прямо в пути, в кустах, а роды принимает сам рассказчик:

Мы немножко ругали друг друга, она сквозь зубы, я тоже не громко, она от боли, и, должно быть, от стыда, я от смущения и мучительной жалости к ней...
— Х-хосподи, — хрипит она, синие губы закушены и в пене, а из глаз, словно вдруг выцветших на солнце, все льются эти обильные слезы невыносимого страдания матери, и все тело ее ломается, разделяемое надвое.
— Ух-ходи ты, бес...
Слабыми, вывихнутыми руками она все отталкивает меня, я убедительно говорю:
— Дуреха, роди, знай, скорее...
Мучительно жалко ее, и кажется, что ее слезы брызнули в мои глаза, сердце сжато тоской, хочется кричать, и я кричу:
— Ну, скорей!
И вот  на руках у меня человек  красный. Хоть и сквозь слезы, но я вижу -  он весь красный и уже недоволен миром, барахтается, буянит и густо орет, хотя еще связан с матерью. 

Почти так же, в пути, рожает и Аксинья из «Тихого Дона» Шолохова:

Боль, на минуту отпустившая Аксинью, вернулась удесятеренно сильная. Чувствуя, как в опустившемся животе что-то рвется, Аксинья, выгибаясь дугой, пронизывала Григория невыразимо страшным нарастающим криком. Безумея, Григорий гнал лошадь.
За грохотом колес он едва услышал тягуче-тонкое:
— Гри-и-ша!
Он натянул вожжи, повернул голову: подплывшая кровью Аксинья лежала, раскидав руки; под юбкой ворохнулось живое, пискнувшее… Ошалевший Григорий соскочил на землю и путанно, как стреноженный, шагнул к задку повозки. Вглядываясь в пышущий жаром рот Аксиньи, скорее догадался, чем разобрал:
— Пу-по-вину пер-гры-зи… за-вя-жи ниткой… от руба-хи…
Григорий прыгающими пальцами выдернул из рукава своей бязевой рубахи пучок ниток, зажмурясь до боли в глазах, перегрыз пуповину и надежно завязал кровоточащий отросток нитками.

А Михаил Булгаковв рассказе «Крещение поворотом»из «Записок юного врача» рассказывает о трудных родах глазами сельского доктора. Это -  свидетельство наступления новой эпохи в акушерстве, когда постепенно процесс родов переходит под контроль врачей, и помощь роженицам становится более доступной.

 Младенца погружают то в холодную, то в горячую воду. Он молчит, и голова его безжизненно, словно на ниточке, болтается из стороны в сторону. Но вот вдруг не то скрип, не то вздох, а за ним слабый, хриплый первый крик.
— Жив... жив... — бормочет Пелагея Ивановна и укладывает младенца на подушку.
И мать жива. Ничего страшного, по счастью, не случилось. Вот я сам ощупываю пульс. Да, он ровный и четкий, и фельдшер тихонько трясет женщину за плечо и говорит:
— Ну, тетя, тетя, просыпайся.
Отбрасывают в сторону окровавленные простыни и торопливо закрывают мать чистой, и фельдшер с Аксиньей уносят ее в палату. Спеленутый младенец уезжает на подушке. Сморщенное коричневое личико глядит из белого ободка, и не прерывается тоненький плаксивый писк.

И напоследок – отрывок из совсем недавнего, но уже ставшего широко известным романа Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». Здесь роды ссыльной переселенки принимает в совершенно первобытных условиях полубезумный профессор-акушер, борясь с помрачением своего рассудка…

Пальцы Лейбе ползут по крошечной детской ножке вверх, достигают пузатого животика. Значит, ножка была все-таки нижняя. Давай-ка мне вторую, малыш…

Яйцо полностью овладело головой Лейбе – наделось на нее, как толстый чулок. Профессор чувствует во рту теплую слизь, в носу – тяжелый тухлый запах, в ушах – равномерное чавканье от вибрирующих стенок яйца. Ощущает, как его края ползут к шее. Решило меня задушить, понимает запоздало. За измену.

А рука уже нащупала вторую ножку. Эта – нужная, верхняя, за нее и будем тянуть. Лейбе накладывает большой палец – вдоль бедрышка, четыре других – в обхват. А теперь – тянем-потянем. Давай, малыш, работай – разворачивайся затылком кверху, вылезай…

Края яйца достигают профессорского кадыка и вдруг напрягаются, наливаются силой, каменеют, словно хотят оторвать голову Лейбе от тела. Еще бы несколько секунд…

Одна детская ножка, туго обхваченная ладонью Лейбе, – уже снаружи. Вторая выкидывается сама, прямо в его другую руку. Разворот, движение книзу, вывод до углов лопаток. Ручка, вторая… Головка.Горло перекручивает, в глазах темнеет, в мозгу вспыхивают одна за другой и тут же гаснут какие-то лампочки. Вот и все, думает Вольф Карлович, сжимая в ладонях скользкое младенческое тельце. Успел.

Подготовила ТЕАМА,
27.03.18

родовая боль Другие статьи автора