© Copyright 2001-2016 Sibmama.ru
Использование материалов возможно только в интернете при наличии гиперссылки на сайт Sibmama.ru и с указанием авторства.
За содержание рекламных материалов ответственность несут рекламодатели.
Администрация не несет ответственности за сообщения, оставляемые посетителями сайта.
Помните, что по вопросам, касающимся здоровья, необходимо консультироваться с врачом.
Сибмама - о семье, беременности и детях
Сибирский семейный сайт | Клуб Сибмама | ДОМ | Дневники
Подписка на новости | Реклама на сайте | Линеечки для форумов | FAQ
Сибирский семейный сайт | Клуб Сибмама | ДОМ | Дневники
Подписка на новости | Реклама на сайте | Линеечки для форумов | FAQ
 Поиск
 Пользователи
 Группы
 Конкурсы
 Рeгиcтpaция
|
|---|
 Профиль
 Войти и проверить ЛС
 Вход
|
| Правила форумов Сибмама |
| Новости сайта и форума Sibmama |
|---|
| [Воспитание]
КАК ВЗРОСЛЫЕ ПРОВОЦИРУЮТ ДЕТЕЙ БОЛЕТЬ ЧАЩЕ |
|
Категория: |
|---|
| Для сохранения части сообщения в цитатник выделите нужный текст в поле ниже, категорию цитаты и нажмите кнопку "на память". В случае, если требуется сохранить всё сообщение, достаточно только выбрать категорию и нажать упомянутую кнопку. Для отмены нажмите кнопку "закрыть окно". |
| * |
Автор
Сообщение
ИРРА
Кулинарный эксперт 2015
![]()
На сайте с 11.04.09
Сообщения: 27453
В дневниках: 63
Откуда: Академгородок, Щ
Кулинарный эксперт 2015
Сообщения: 27453
В дневниках: 63
Откуда: Академгородок, Щ
«Супница»: Рассказ, который обошел весь русскоязычный интернет.
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница.
Этот рассказ обошел весь русскоязычный интернет. Почему-то он всем ужасно понравился. Его перепостили на сотне сайтов. Его даже перевели на болгарский. Если Вы откроете любой поисковик и попытаетесь узнать, что такого замечательного совершил в этой жизни Илья Аронович Забежинский, вам ответят многократно: он написал рассказ под названием «Супница».
В последних кадрах истории под названием «Москва слезам не верит» наблюдаю, как Алентова наливает Баталову суп из супницы. Дело происходит на кухне.
Женщина, ответственный работник, не умеющая готовить! И вдруг супница. Шепчу про себя: «Не верю».
Задумываюсь. Наливаю сто граммов тутовой. Вздыхаю. Выпиваю. Сажусь в кресло. Грустно гляжу на клавиатуру.
Когда в наших сервизах была супница…
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница. У нас был чешский сервиз на 12 персон, с желтыми такими тонкими цветами и зелеными с золотом листьями. Родители поженились в шестьдесят шестом и сразу купили его. Да, и вот супница в том чешском сервизе тоже, разумеется, была. И даже была, кстати, масленка с крышкой, салатники, блюдо и разные соусники.
Мама, вообще, сразу же переменила у отца в доме все хозяйство. Папа был старше мамы на тридцать шесть лет. Но молодость побеждала.
Она повыбрасывала старую мебель. В печку пошел старый дореволюционный ореховый гарнитур. Я застал только обеденный стол от него, на ножках в виде львиных голов. Но стол пылился на веранде, на даче. Его всерьез никто уже не воспринимал. На нем в августе чистили грибы, а в остальное время складывали всякий хлам. Львы грустно доживали свой век среди дачных развалин.
А в городскую квартиру купили новую мебель. Полированную. Это с гордостью, знаете, произносилось: «Полированная мебель!»
Полированный секретер купили (елки-палки, современные дети не знают уже такого слова). То есть это был такой книжный шкаф со стеклянными двигающимися дверцами. За дверцами стояли классики, в основном, в виде многотомных собраний сочинений. Вначале, помню, меня радовали там Алексей Толстой и Вальтер Скотт. Позже я обнаружил там Хэма и Джека Лондона.
И еще там была деревянная дверца, которая открывалась вниз, образуя стол, за которым можно было работать. Он, собственно, и назывался «секретер». Папа хранил за этой дверцей черный с хромом «Ундервуд», перепечатывал на нем вечерами свои стихи и безнадежные письма в редакции.
«Тук-тук» щелкал «Ундервуд» по синей ленте, «тук-тук-тук».
— Иля, не трогай пишущую машинку!
Купили два кресла с полированными деревянными ручками. Блестящие такие ручки! С четко выполненными прямыми углами! Позже, когда мне подарили перочинный нож, первое, что я сделал – вырезал на этих четких полированных углах несколько глубоких зазубрин. В тот момент это была единственная возможность немедленно испытать новый ножик на остроту.
Купили тогда же сервант (еще одно слово, уходящее в забвение). Сервант, разумеется, тоже полированный, в котором за такими же стеклянными дверцами на стеклянных полках стоял тот самый сервиз. В серванте тоже была деревянная откидная дверца. Но поменьше и повыше. За ней находилась таинственная область, стенки которой были украшены зеркалами. В зеркалах отражались бутылки вина и хрустальные фужеры. Вино отец обычно покупал марочное крепленое, в зеленых бутылках с красочными этикетками с золотыми тиснеными медалями. Коньяк – армянский пять звезд и тоже с медалями. Бутылка «Столичной». Бутылка «Посольской». Шампанское. Вообще, бутылок всегда было с десяток или больше. И все это, и бутылки, и фужеры, играло и искрилось на свету. Искры также в зеркалах и бутылках отражались.
Область эта таинственная называлась «бар». И связана она была в моем детском сознании всегда с праздником. Родители без повода туда не лазили. Если открывался бар, значит, придут гости. Будут интересные разговоры и вкусная еда. Очень вкусная еда.
— Илюша, помоги-ка нарезать салат!
Еще купили родители в прихожую полированный трельяж и в мою комнату – полированный шкаф. На трельяже стояли духи «Красная Москва» — запах, казавшийся мне лучшим в мире. А косметики никакой, представьте, на нем не бывало. Папа со смехом рассказывал маме, как друзья говорили ему на ухо:
— Ах, Арон Захарыч, хорошую ты нашел себе жену, скромную. Молодая, а глаза не мажет.
Это про трельяж. А вот в полированном шкафу висела новая каракулевая шуба, в моем детском восприятии изрядно проигрывавшая маминой старой шубке из кролика. Кролик был пушистый, его было приятно гладить. А еще на полке лежала коробочка с чешской бижутерией. Мама никогда эти штуки не надевала. Но красивее тех чешских брильянтов в золоте, скажу я вам, не видывал я нигде!
Помню, что когда из Омска приезжала мамина родня, бабушка с дедом, тетки или дядьки, шкаф превращался в «шифоньер», трельяж – в «трюмо». Фужеры в серванте становились «фужорами», а сам сервант – «буфетом». Для меня, шестилетнего ленинградского сноба, это была полная дичь. Только вечная угроза маминых затрещин заставляла меня молчать.
— Илья, лучше остаться безграмотным, чем делать замечания старшим. Ужаснее этого ничего не придумать!
И стол еще был тогда куплен в большую комнату полированный. Такой залитый толстым слоем лака раздвижной обеденный стол. Ужасно блестящий, как зеркало. И я долго бродил вокруг него, побеждая соблазны. Но однажды все же не победил. Нацарапал на нем иголкой слово «дурак». Потому что на таком блестящем невозможно было не нацарапать.
— Илья, вот постой в углу и подумай!
Это был исторический угол, в коридоре возле туалета. Ох, сколько там было передумано.
И вот за этим раздвижным полированным столом устраивались семейные обеды по праздникам или просто в воскресенье.
Приходили родственники, друзья.
Приходил старинный папин товарищ Лев Иосифович Бронь с молодой женой Катей. Ну, то есть, Льву Иосифовичу было к шестидесяти. Он был папин ровесник. Но он был маленький, лысый и оттого – старик. А Кате лет сорок пять. Она была в брюках (ого!), и волосы у нее были рыжие от хны и кудрявые от бигудей. Я вообще не понимал, почему Катю шепотом называли все молодой. По мне, вот мама моя в свои двадцать четыре была молодая, а Катины сорок пять – это была уже совершенная старость. Но взрослые утверждали, что она молодая, так и прилипло.
Приходил папин начальник, грузин, Зураб Шалвович, невысокий, плотный, с забавным певучим акцентом. Он бывал с семьей – женой Натэллой и сыном. Сына их тоже звали Илья. Зураб Шалвович учил меня говорить «ура» по-грузински. Поскольку буква «р» у меня никак не получалась, а на демонстрации, сидя у папы на шее, кричать его очень хотелось, он советовал мне кричать по-грузински «ваша!». Я до сих пор не знаю, так это или нет. Сколько ни встречал грузин с тех пор, все время забывал спросить.
— Илюшка, ну-ка скажи «ваша-а-а-а»!
Приезжала из Кишинева папина сестра тетя Берта, высокая и красивая, как папа. Тете Берте категорически не нравилась эта история про папины пятьдесят пять и мамины восемнадцать. Категорически. Каждый раз она с подозрением вглядывалась мне в лицо, подробно изучала его, но, в конце концов, выносила оправдательный приговор:
— Нет, все-таки очень похож на Арончика. Вылитый папа!
Приходил сын тети Берты, тоже Илья, к своим тридцати пяти годам – доктор физмат наук. Чтобы стать доктором ему удалось поменять в документах отчество «Исаакович» на «Иванович». Помогло. Илья Иванович жил в Питере и приходил часто. С папой они играли в шахматы.
Приходил папин старший сын Борис с женой и дочкой, мой брат по отцу, старше меня на двадцать пять лет. Из-за проблемы с буквой «р», я звал его «дядя Боля, мой блять». Все почему-то смеялись.
Приходил Борин тесть Самуил Максимович Залгаллер, статный такой, широкоплечий, с шевелюрой зачесанных назад седых волос. Он даже не приходил, а приезжал, на трофейном черном с хромом мотоцикле BMW с коляской. В моих детских впечатлениях, что-то его роднило, этот мотоцикл, с папиным «Ундервудом». Что-то было у них общее.
— Илюша, прими у Самуила Максимыча краги.
И я нес к тумбочке эти грубые кожаные мотоциклетные перчатки, пропахшие бензином, ветром и потом. И думал, что никогда я не буду таким дураком, чтобы ездить на мотоцикле.
Еще приходила мамина подруга Раечка с другом Аркашей. Раечка была высокая, крутобедрая такая, с шиньоном и частоколом черных колючих шпилек. А Аркаша – щупленький, замухрышный какой-то, с большим носом и слушался ее во всем. Он потом в Израиль уехал, а Раечка осталась тут, приходила одна, плакала.
В доме, вообще, часто бывали люди, собирались застолья. Гостей принимали, гостям были рады, умели вкусно и добротно готовить и любили гостей потчевать. Это понятие тоже, по-моему, ушедшее, или уходящее. Не просто «я вам поджарю мясо», например, или «чаю налью». А вот я вам приготовлю много и разное и от души, и стану весь вечер с удовольствием вас этим потчевать.
Знаете, я помню этих неторопливых людей семидесятых. Неторопливые речи. Неторопливые умные тосты. Неторопливые домашние такие шутки.
Это были люди особой закваски. Они выросли в голодные двадцатые. В начале тридцатых они пошли в ВУЗы, потому что знали, что только так они смогут подняться из бедности. Потом пришла война и поломала все их планы. Они не были особыми героями. Но четверть века назад они победили, потеряли почти всех близких, и сами остались живы, чему удивлялись потом чрезвычайно. Все это время после войны они тяжело и честно трудились и были уверены, что они заслужили теперь хорошую жизнь.
Знаете, у них была какая-то особая стать. Они были подтянуты. Они хорошо танцевали. Они умело ухаживали за женщинами. У них, кстати, была удивительно правильная интеллигентная речь, несмотря на провинциальное происхождение. И все эти многотомные собрания сочинений они, между прочим, честно прочитали. Могли за столом декламировать Лермонтова, Есенина, или Некрасова. Симонов был им свой, его стихи были частью их жизни.
Они приходили, хорошо одетые. В костюмах мужчины. Жены их – с высокими прическами, в хороших платьях. Мужчины отодвигали своим дамам стулья, усаживали их. Потом уже садились сами, устраивались за тем полированным раздвижным столом, где под скатертью нацарапано было на углу «дурак». Клали скатерть себе на колени. Повязывали салфетки.
Стояло на этом столе три тарелки у каждого: широкая, на ней – салатная, а сверху – глубокая. А рядом еще пирожковая тарелка.
А рядом с тарелками лежали тяжелые мельхиоровые приборы, которые я должен был начистить к приходу гостей содой до блеска. Ложка лежала столовая справа и три ножа. А слева – две вилки. Это были приборы для салатов, для горячего и еще один нож был рыбный.
И льняные салфетки лежали каждому гостю, под цвет льняной же скатерти.
Фужеры и рюмки были хрустальные. Салатницы тоже хрустальные. И детей не пускали тогда за взрослый стол. Потому что это было им неполезно.
— Иля, что ты тут делаешь? Иди книжку почитай!
И вот я помню, как мама подавала в той супнице гостям суп. Когда с супницы снималась крышка, все понимали, что это куриный бульон, дымящийся куриный бульон, с домашней лапшой, кореньями и яйцом. Мы только вчера месили с мамой крутое тесто, раскатывали его деревянной скалкой на тонкие листы, а после нарезали лапшу широкими полосками. Никакая нонешняя паста не сравнится с той домашней лапшой. Никакая.
А к бульону, кстати, подавались еще маленькие пирожки с мясом и с капустой. Два пирожочка были заранее выложены каждому гостю на его пирожковую тарелку.
И помню, как маленький лысый Лев Иосифович Бронь, выпив рюмочку «Посольской», заедал ее ложечкой горячего душистого супа с лапшой и яичком, наклонялся к папе и, готовясь отправить маленький пирожочек в рот, шептал нарочито громко:
— Ох, Арончик, и хозяйка же твоя Люся! Ох, и хозяйка.
И подмигивал маме.
И видно было, что папе это чрезвычайно приятно, и маме это тоже приятно, а вот Кате, жене Льва Иосифовича – не очень.
— Иля, иди к себе в комнату, не слушай взрослые разговоры!
После супа, когда глубокие тарелки уносились в кухню, все принимались за салаты с закусками. Классическими были Оливье и кальмары с рисом и жареным луком. А еще крабы. Я застал, знаете, время, когда салат с крабами делали, между прочим, с крабами. Это было вкусно.
Шуба, разумеется, была тоже. Мама добавляла в нее зеленое яблочко. Это был такой семейный секрет.
А еще маринованные грибы стояли на столе. А еще фаршированные грибной икрой яйца. Вы закусывали когда-нибудь водочку фаршированными яйцами?
А прозрачнейшее заливное из белой рыбы с желтым в белом ободочке яичным глазком, алой морковочкой и зеленым горошком? Несколько листиков сельдерея украшали его. К заливному подавался хрен, который папа выращивал и готовил сам. Хрена было всегда два вида: в сметане и со свеклой. Каждый лежал в своей баночке из того же чешского сервиза. Из-под крышечки выглядывала малюсенькая позолоченная ложечка. Гости брали ложечкой хрен и накладывали его густым толстым слоем сверху на заливное. Густым толстым слоем.
Вообще, много было за столом рыбы. Папа работал в пищевом институте. Он был главным экономистом ЛенГИПРоМясомолпрома, что располагался в начале Московского проспекта, и ездил в частые командировки по всей стране. Поэтому на столе была красная рыба с Дальнего Востока, черная икра и осетрина с Волги, палтус и зубатка – из Мурманска или Архангельска.
Помню, как прилетал он с Камчатки с огромнейшей чавычей. Это было засоленное существо с хищной зубастой пастью и, притом, неимоверных размеров, значительно превышающих мой рост. Папа резал ее на куски, прошивал каждый кусок шпагатом и подвешивал в кухне под потолком, чтобы подвялилась. Огромные мясистые куски чавычи издавали какой-то совершенно неотмирный аромат. Это были запахи дальних странствий, штормов и нелегкого рыбацкого подвига. Я представлял этих грубых мужчин, которые в тяжелых робах, крепкими своими натруженными руками тянут многотонные сети полные огромной, сверкающей красной чешуей чавычей на палубу из океана. А ледяная волна бессильно разбивается об их решимость и мужество.
С тех пор, признаюсь, ничего даже отдаленно похожего на эту вяленую чавычу пробовать мне не приходилось. Подозреваю, что и вам тоже.
А еще мама пекла пирог с зубаткой. Тесто – слой лука – слой зубатки – слой лука – слой зубатки – тесто. И это, я вам скажу, — да. Пирог из зубатки – это да! Вкуснее вряд ли что-то бывает. И гости были со мною в этом всегда согласны.
Также бывали на столе нежнейшие паштет и форшмак. Оба блюда готовил отец. Делал это так, как готовила, наверное, еще его мама, погибшая в блокаду баба Сима. Он не крутил их через мясорубку, а долго-долго рубил сечкой в деревянном таком корыте. По сути, рубил все составляющие и, очевидно, одновременно взбивал их.
Когда с закусками заканчивали, убирались ненужные уже салатные тарелки и приборы, и в комнату вносилось главное блюдо праздника.
Это мог быть, разумеется, гусь с яблоками.
Гусь с антоновкой. А?!
Папа хранил антоновку на даче почти до следующего лета. Перед праздником мы отправлялись с ним на электричке в Мельничный Ручей, со станции шли пешком по дорожке мимо небесно пахнувших дегтем просмоленных шпал. Мимо заборов, пустующих зимою соседских домов.
В промерзшем доме, пахшем отсыревшими обоями, лезли по скрипучей деревянной лестнице на чердак, откуда доставали пару закутанных в старые одеяла ящиков. Одеяла разворачивали. Под одеялами обнаруживались кипы стружки, в которую были надежно зарыты яблоки – отборная, без единого пятнышка, едва отливающая нежной зеленью антоновка. Папа брал яблоко и подносил мне к носу той стороной, где палочка:
— На-ка, подыши!
Антоновка пахнет антоновкой. Это единственный во Вселенной запах.
Или это могла быть пара уток, фаршированная кислой капустой. Или большой свиной запеченный окорок на кости, густо нашпигованный солью, перцем и чесноком. Это могла быть также и баранья нога, издававшая особый аромат бараньего сала, трав и морковки, с которыми она вместе тушилась.
Страшный совершенно наступал тогда момент, тишина опускалась: а кто же решится разделать принесенное блюдо? За дело брался папа, ловко управляясь большой двузубой вилкой и огромнейшим ножом, раскладывал куски по кругу под одобрительное мычание мужчин и слабое повизгивание осторожных женщин. Кстати, я не помню, чтобы хоть одно слово кто-нибудь произносил за тем столом и в те времена о фигуре или калориях.
После горячего обыкновенно танцевали. Недавно была куплена полированная опять же «Ригонда» — модная радиола Рижского завода ВЭФ. Ставили на нее пластинки. Не помню, чтобы слушали у нас в доме модные тогда ВИА. Помню, что был Оскар Строк, помню, что был еще Утесов, Марк Бернес.
Папа был похож на Бернеса. У меня и сейчас губы подрагивают, когда слышу:
Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние?
Голова стала белою,
Что с ней я поделаю?
Почему же ты мне встретилась
Лишь сейчас?
Любовь пятидесятипятилетнего мужчины и восемнадцатилетней провинциальной девочки. Чьим воплощением стала наша семья. Любовь, которая закончилась через восемь лет папиной смертью.
— Иля, мальчики не плачут! Мальчики должны быть мужчинами!
Пока гости проводили время за танцами, мама уносила обеденную посуду и накрывала к чаю. Чашки были – знаменитые Ломоносовские «золотые ромашки». К каждой чашке с блюдечком давалась такая же золотая тарелочка и опять же тяжелые мельхиоровые чайные ложки.
Что ели на сладкое?
Король любого праздника – Наполеон и практически всегда – безе.
К приготовлению крема и безе привлекали меня: отделять белки от желтков, а после – взбивать вначале сами белки, а в конце уже белки с сахаром в ручной такой кремовзбивалке. Она так именно и называлась. Слова «миксер» тогда еще не было. А кремовзбивалка – это такая была литровая широкая банка, на которую накручивалась белая пластмассовая крышка с венчиками внутри и ручкой для кручения снаружи.
После того, как безе выпекалось, его выкладывали горкой, промазывая каждый слой заварным кремом, в который добавляли грецкие орехи. Все это чудо вносилось в комнату и, к радости сидевших за столом мужчин, громко оглашалось его название: Торт «Поцелуй Хозяйки». Мужчинам нравилось.
Чай пили неторопливо, нахваливали ту самую хозяйку, поднимали бокалы со сладким вином. Мужчины пили коньяк.
Допивали чай, начинали собираться. Хозяева старались гостей удержать. Гости потихонечку поднимались. Благодарили. Расходились.
Мы с папой носили посуду в кухню. Мама мыла, звенела тарелками. Потом наступала тишина. Мама вытирала мокрые руки передником.
— Илюша, спасть!
Родители за стенкой садились в кресла и обсуждали прошедший вечер. Вслушиваясь в их приглушенные голоса, я засыпал.
Та супница, знаете, долго потом продержалась в нашей семье. И даже сослужила нам некоторую особую службу. Когда через короткое время папа умер, и мы остались с мамой почти без каких-либо средств к существованию, однажды, приподняв зачем-то крышку, мама обнаружила в ней сто рублей – заначку, которую папа оставил, уходя последний раз из дома в больницу.
Интересно, что должно случиться, чтобы мы снова начали подавать суп в супнице? Дети наши, еще более торопливые, чем мы, точно не станут. Может быть, внуки?
Сейчас этих людей из семидесятых нету уже в живых. Остались только мы.Которые сами были тогда детьми. Которых родители не пускали тогда за стол, потому что это было для нас неполезно. И я, знаете, когда принимаю нынче гостей, нет-нет, да и скажу особый тост за детей. В том смысле, что давайте выпьем за них. Чтобы им было потом, что вспомнить и о чем всплакнуть. Потому что, когда мы умрем, они будут сидеть за этим столом после нас.
Илья Аронович Забежинский
***
Диетпитание: если нельзя, но очень хочется...
***
Что бы ни случилось, нужно помнить — это всего лишь жизнь, и мы прорвемся! ©Дин Кунц.
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница.
Этот рассказ обошел весь русскоязычный интернет. Почему-то он всем ужасно понравился. Его перепостили на сотне сайтов. Его даже перевели на болгарский. Если Вы откроете любой поисковик и попытаетесь узнать, что такого замечательного совершил в этой жизни Илья Аронович Забежинский, вам ответят многократно: он написал рассказ под названием «Супница».
В последних кадрах истории под названием «Москва слезам не верит» наблюдаю, как Алентова наливает Баталову суп из супницы. Дело происходит на кухне.
Женщина, ответственный работник, не умеющая готовить! И вдруг супница. Шепчу про себя: «Не верю».
Задумываюсь. Наливаю сто граммов тутовой. Вздыхаю. Выпиваю. Сажусь в кресло. Грустно гляжу на клавиатуру.
Когда в наших сервизах была супница…
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница. У нас был чешский сервиз на 12 персон, с желтыми такими тонкими цветами и зелеными с золотом листьями. Родители поженились в шестьдесят шестом и сразу купили его. Да, и вот супница в том чешском сервизе тоже, разумеется, была. И даже была, кстати, масленка с крышкой, салатники, блюдо и разные соусники.
Мама, вообще, сразу же переменила у отца в доме все хозяйство. Папа был старше мамы на тридцать шесть лет. Но молодость побеждала.
Она повыбрасывала старую мебель. В печку пошел старый дореволюционный ореховый гарнитур. Я застал только обеденный стол от него, на ножках в виде львиных голов. Но стол пылился на веранде, на даче. Его всерьез никто уже не воспринимал. На нем в августе чистили грибы, а в остальное время складывали всякий хлам. Львы грустно доживали свой век среди дачных развалин.
А в городскую квартиру купили новую мебель. Полированную. Это с гордостью, знаете, произносилось: «Полированная мебель!»
Полированный секретер купили (елки-палки, современные дети не знают уже такого слова). То есть это был такой книжный шкаф со стеклянными двигающимися дверцами. За дверцами стояли классики, в основном, в виде многотомных собраний сочинений. Вначале, помню, меня радовали там Алексей Толстой и Вальтер Скотт. Позже я обнаружил там Хэма и Джека Лондона.
И еще там была деревянная дверца, которая открывалась вниз, образуя стол, за которым можно было работать. Он, собственно, и назывался «секретер». Папа хранил за этой дверцей черный с хромом «Ундервуд», перепечатывал на нем вечерами свои стихи и безнадежные письма в редакции.
«Тук-тук» щелкал «Ундервуд» по синей ленте, «тук-тук-тук».
— Иля, не трогай пишущую машинку!
Купили два кресла с полированными деревянными ручками. Блестящие такие ручки! С четко выполненными прямыми углами! Позже, когда мне подарили перочинный нож, первое, что я сделал – вырезал на этих четких полированных углах несколько глубоких зазубрин. В тот момент это была единственная возможность немедленно испытать новый ножик на остроту.
Купили тогда же сервант (еще одно слово, уходящее в забвение). Сервант, разумеется, тоже полированный, в котором за такими же стеклянными дверцами на стеклянных полках стоял тот самый сервиз. В серванте тоже была деревянная откидная дверца. Но поменьше и повыше. За ней находилась таинственная область, стенки которой были украшены зеркалами. В зеркалах отражались бутылки вина и хрустальные фужеры. Вино отец обычно покупал марочное крепленое, в зеленых бутылках с красочными этикетками с золотыми тиснеными медалями. Коньяк – армянский пять звезд и тоже с медалями. Бутылка «Столичной». Бутылка «Посольской». Шампанское. Вообще, бутылок всегда было с десяток или больше. И все это, и бутылки, и фужеры, играло и искрилось на свету. Искры также в зеркалах и бутылках отражались.
Область эта таинственная называлась «бар». И связана она была в моем детском сознании всегда с праздником. Родители без повода туда не лазили. Если открывался бар, значит, придут гости. Будут интересные разговоры и вкусная еда. Очень вкусная еда.
— Илюша, помоги-ка нарезать салат!
Еще купили родители в прихожую полированный трельяж и в мою комнату – полированный шкаф. На трельяже стояли духи «Красная Москва» — запах, казавшийся мне лучшим в мире. А косметики никакой, представьте, на нем не бывало. Папа со смехом рассказывал маме, как друзья говорили ему на ухо:
— Ах, Арон Захарыч, хорошую ты нашел себе жену, скромную. Молодая, а глаза не мажет.
Это про трельяж. А вот в полированном шкафу висела новая каракулевая шуба, в моем детском восприятии изрядно проигрывавшая маминой старой шубке из кролика. Кролик был пушистый, его было приятно гладить. А еще на полке лежала коробочка с чешской бижутерией. Мама никогда эти штуки не надевала. Но красивее тех чешских брильянтов в золоте, скажу я вам, не видывал я нигде!
Помню, что когда из Омска приезжала мамина родня, бабушка с дедом, тетки или дядьки, шкаф превращался в «шифоньер», трельяж – в «трюмо». Фужеры в серванте становились «фужорами», а сам сервант – «буфетом». Для меня, шестилетнего ленинградского сноба, это была полная дичь. Только вечная угроза маминых затрещин заставляла меня молчать.
— Илья, лучше остаться безграмотным, чем делать замечания старшим. Ужаснее этого ничего не придумать!
И стол еще был тогда куплен в большую комнату полированный. Такой залитый толстым слоем лака раздвижной обеденный стол. Ужасно блестящий, как зеркало. И я долго бродил вокруг него, побеждая соблазны. Но однажды все же не победил. Нацарапал на нем иголкой слово «дурак». Потому что на таком блестящем невозможно было не нацарапать.
— Илья, вот постой в углу и подумай!
Это был исторический угол, в коридоре возле туалета. Ох, сколько там было передумано.
И вот за этим раздвижным полированным столом устраивались семейные обеды по праздникам или просто в воскресенье.
Приходили родственники, друзья.
Приходил старинный папин товарищ Лев Иосифович Бронь с молодой женой Катей. Ну, то есть, Льву Иосифовичу было к шестидесяти. Он был папин ровесник. Но он был маленький, лысый и оттого – старик. А Кате лет сорок пять. Она была в брюках (ого!), и волосы у нее были рыжие от хны и кудрявые от бигудей. Я вообще не понимал, почему Катю шепотом называли все молодой. По мне, вот мама моя в свои двадцать четыре была молодая, а Катины сорок пять – это была уже совершенная старость. Но взрослые утверждали, что она молодая, так и прилипло.
Приходил папин начальник, грузин, Зураб Шалвович, невысокий, плотный, с забавным певучим акцентом. Он бывал с семьей – женой Натэллой и сыном. Сына их тоже звали Илья. Зураб Шалвович учил меня говорить «ура» по-грузински. Поскольку буква «р» у меня никак не получалась, а на демонстрации, сидя у папы на шее, кричать его очень хотелось, он советовал мне кричать по-грузински «ваша!». Я до сих пор не знаю, так это или нет. Сколько ни встречал грузин с тех пор, все время забывал спросить.
— Илюшка, ну-ка скажи «ваша-а-а-а»!
Приезжала из Кишинева папина сестра тетя Берта, высокая и красивая, как папа. Тете Берте категорически не нравилась эта история про папины пятьдесят пять и мамины восемнадцать. Категорически. Каждый раз она с подозрением вглядывалась мне в лицо, подробно изучала его, но, в конце концов, выносила оправдательный приговор:
— Нет, все-таки очень похож на Арончика. Вылитый папа!
Приходил сын тети Берты, тоже Илья, к своим тридцати пяти годам – доктор физмат наук. Чтобы стать доктором ему удалось поменять в документах отчество «Исаакович» на «Иванович». Помогло. Илья Иванович жил в Питере и приходил часто. С папой они играли в шахматы.
Приходил папин старший сын Борис с женой и дочкой, мой брат по отцу, старше меня на двадцать пять лет. Из-за проблемы с буквой «р», я звал его «дядя Боля, мой блять». Все почему-то смеялись.
Приходил Борин тесть Самуил Максимович Залгаллер, статный такой, широкоплечий, с шевелюрой зачесанных назад седых волос. Он даже не приходил, а приезжал, на трофейном черном с хромом мотоцикле BMW с коляской. В моих детских впечатлениях, что-то его роднило, этот мотоцикл, с папиным «Ундервудом». Что-то было у них общее.
— Илюша, прими у Самуила Максимыча краги.
И я нес к тумбочке эти грубые кожаные мотоциклетные перчатки, пропахшие бензином, ветром и потом. И думал, что никогда я не буду таким дураком, чтобы ездить на мотоцикле.
Еще приходила мамина подруга Раечка с другом Аркашей. Раечка была высокая, крутобедрая такая, с шиньоном и частоколом черных колючих шпилек. А Аркаша – щупленький, замухрышный какой-то, с большим носом и слушался ее во всем. Он потом в Израиль уехал, а Раечка осталась тут, приходила одна, плакала.
В доме, вообще, часто бывали люди, собирались застолья. Гостей принимали, гостям были рады, умели вкусно и добротно готовить и любили гостей потчевать. Это понятие тоже, по-моему, ушедшее, или уходящее. Не просто «я вам поджарю мясо», например, или «чаю налью». А вот я вам приготовлю много и разное и от души, и стану весь вечер с удовольствием вас этим потчевать.
Знаете, я помню этих неторопливых людей семидесятых. Неторопливые речи. Неторопливые умные тосты. Неторопливые домашние такие шутки.
Это были люди особой закваски. Они выросли в голодные двадцатые. В начале тридцатых они пошли в ВУЗы, потому что знали, что только так они смогут подняться из бедности. Потом пришла война и поломала все их планы. Они не были особыми героями. Но четверть века назад они победили, потеряли почти всех близких, и сами остались живы, чему удивлялись потом чрезвычайно. Все это время после войны они тяжело и честно трудились и были уверены, что они заслужили теперь хорошую жизнь.
Знаете, у них была какая-то особая стать. Они были подтянуты. Они хорошо танцевали. Они умело ухаживали за женщинами. У них, кстати, была удивительно правильная интеллигентная речь, несмотря на провинциальное происхождение. И все эти многотомные собрания сочинений они, между прочим, честно прочитали. Могли за столом декламировать Лермонтова, Есенина, или Некрасова. Симонов был им свой, его стихи были частью их жизни.
Они приходили, хорошо одетые. В костюмах мужчины. Жены их – с высокими прическами, в хороших платьях. Мужчины отодвигали своим дамам стулья, усаживали их. Потом уже садились сами, устраивались за тем полированным раздвижным столом, где под скатертью нацарапано было на углу «дурак». Клали скатерть себе на колени. Повязывали салфетки.
Стояло на этом столе три тарелки у каждого: широкая, на ней – салатная, а сверху – глубокая. А рядом еще пирожковая тарелка.
А рядом с тарелками лежали тяжелые мельхиоровые приборы, которые я должен был начистить к приходу гостей содой до блеска. Ложка лежала столовая справа и три ножа. А слева – две вилки. Это были приборы для салатов, для горячего и еще один нож был рыбный.
И льняные салфетки лежали каждому гостю, под цвет льняной же скатерти.
Фужеры и рюмки были хрустальные. Салатницы тоже хрустальные. И детей не пускали тогда за взрослый стол. Потому что это было им неполезно.
— Иля, что ты тут делаешь? Иди книжку почитай!
И вот я помню, как мама подавала в той супнице гостям суп. Когда с супницы снималась крышка, все понимали, что это куриный бульон, дымящийся куриный бульон, с домашней лапшой, кореньями и яйцом. Мы только вчера месили с мамой крутое тесто, раскатывали его деревянной скалкой на тонкие листы, а после нарезали лапшу широкими полосками. Никакая нонешняя паста не сравнится с той домашней лапшой. Никакая.
А к бульону, кстати, подавались еще маленькие пирожки с мясом и с капустой. Два пирожочка были заранее выложены каждому гостю на его пирожковую тарелку.
И помню, как маленький лысый Лев Иосифович Бронь, выпив рюмочку «Посольской», заедал ее ложечкой горячего душистого супа с лапшой и яичком, наклонялся к папе и, готовясь отправить маленький пирожочек в рот, шептал нарочито громко:
— Ох, Арончик, и хозяйка же твоя Люся! Ох, и хозяйка.
И подмигивал маме.
И видно было, что папе это чрезвычайно приятно, и маме это тоже приятно, а вот Кате, жене Льва Иосифовича – не очень.
— Иля, иди к себе в комнату, не слушай взрослые разговоры!
После супа, когда глубокие тарелки уносились в кухню, все принимались за салаты с закусками. Классическими были Оливье и кальмары с рисом и жареным луком. А еще крабы. Я застал, знаете, время, когда салат с крабами делали, между прочим, с крабами. Это было вкусно.
Шуба, разумеется, была тоже. Мама добавляла в нее зеленое яблочко. Это был такой семейный секрет.
А еще маринованные грибы стояли на столе. А еще фаршированные грибной икрой яйца. Вы закусывали когда-нибудь водочку фаршированными яйцами?
А прозрачнейшее заливное из белой рыбы с желтым в белом ободочке яичным глазком, алой морковочкой и зеленым горошком? Несколько листиков сельдерея украшали его. К заливному подавался хрен, который папа выращивал и готовил сам. Хрена было всегда два вида: в сметане и со свеклой. Каждый лежал в своей баночке из того же чешского сервиза. Из-под крышечки выглядывала малюсенькая позолоченная ложечка. Гости брали ложечкой хрен и накладывали его густым толстым слоем сверху на заливное. Густым толстым слоем.
Вообще, много было за столом рыбы. Папа работал в пищевом институте. Он был главным экономистом ЛенГИПРоМясомолпрома, что располагался в начале Московского проспекта, и ездил в частые командировки по всей стране. Поэтому на столе была красная рыба с Дальнего Востока, черная икра и осетрина с Волги, палтус и зубатка – из Мурманска или Архангельска.
Помню, как прилетал он с Камчатки с огромнейшей чавычей. Это было засоленное существо с хищной зубастой пастью и, притом, неимоверных размеров, значительно превышающих мой рост. Папа резал ее на куски, прошивал каждый кусок шпагатом и подвешивал в кухне под потолком, чтобы подвялилась. Огромные мясистые куски чавычи издавали какой-то совершенно неотмирный аромат. Это были запахи дальних странствий, штормов и нелегкого рыбацкого подвига. Я представлял этих грубых мужчин, которые в тяжелых робах, крепкими своими натруженными руками тянут многотонные сети полные огромной, сверкающей красной чешуей чавычей на палубу из океана. А ледяная волна бессильно разбивается об их решимость и мужество.
С тех пор, признаюсь, ничего даже отдаленно похожего на эту вяленую чавычу пробовать мне не приходилось. Подозреваю, что и вам тоже.
А еще мама пекла пирог с зубаткой. Тесто – слой лука – слой зубатки – слой лука – слой зубатки – тесто. И это, я вам скажу, — да. Пирог из зубатки – это да! Вкуснее вряд ли что-то бывает. И гости были со мною в этом всегда согласны.
Также бывали на столе нежнейшие паштет и форшмак. Оба блюда готовил отец. Делал это так, как готовила, наверное, еще его мама, погибшая в блокаду баба Сима. Он не крутил их через мясорубку, а долго-долго рубил сечкой в деревянном таком корыте. По сути, рубил все составляющие и, очевидно, одновременно взбивал их.
Когда с закусками заканчивали, убирались ненужные уже салатные тарелки и приборы, и в комнату вносилось главное блюдо праздника.
Это мог быть, разумеется, гусь с яблоками.
Гусь с антоновкой. А?!
Папа хранил антоновку на даче почти до следующего лета. Перед праздником мы отправлялись с ним на электричке в Мельничный Ручей, со станции шли пешком по дорожке мимо небесно пахнувших дегтем просмоленных шпал. Мимо заборов, пустующих зимою соседских домов.
В промерзшем доме, пахшем отсыревшими обоями, лезли по скрипучей деревянной лестнице на чердак, откуда доставали пару закутанных в старые одеяла ящиков. Одеяла разворачивали. Под одеялами обнаруживались кипы стружки, в которую были надежно зарыты яблоки – отборная, без единого пятнышка, едва отливающая нежной зеленью антоновка. Папа брал яблоко и подносил мне к носу той стороной, где палочка:
— На-ка, подыши!
Антоновка пахнет антоновкой. Это единственный во Вселенной запах.
Или это могла быть пара уток, фаршированная кислой капустой. Или большой свиной запеченный окорок на кости, густо нашпигованный солью, перцем и чесноком. Это могла быть также и баранья нога, издававшая особый аромат бараньего сала, трав и морковки, с которыми она вместе тушилась.
Страшный совершенно наступал тогда момент, тишина опускалась: а кто же решится разделать принесенное блюдо? За дело брался папа, ловко управляясь большой двузубой вилкой и огромнейшим ножом, раскладывал куски по кругу под одобрительное мычание мужчин и слабое повизгивание осторожных женщин. Кстати, я не помню, чтобы хоть одно слово кто-нибудь произносил за тем столом и в те времена о фигуре или калориях.
После горячего обыкновенно танцевали. Недавно была куплена полированная опять же «Ригонда» — модная радиола Рижского завода ВЭФ. Ставили на нее пластинки. Не помню, чтобы слушали у нас в доме модные тогда ВИА. Помню, что был Оскар Строк, помню, что был еще Утесов, Марк Бернес.
Папа был похож на Бернеса. У меня и сейчас губы подрагивают, когда слышу:
Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние?
Голова стала белою,
Что с ней я поделаю?
Почему же ты мне встретилась
Лишь сейчас?
Любовь пятидесятипятилетнего мужчины и восемнадцатилетней провинциальной девочки. Чьим воплощением стала наша семья. Любовь, которая закончилась через восемь лет папиной смертью.
— Иля, мальчики не плачут! Мальчики должны быть мужчинами!
Пока гости проводили время за танцами, мама уносила обеденную посуду и накрывала к чаю. Чашки были – знаменитые Ломоносовские «золотые ромашки». К каждой чашке с блюдечком давалась такая же золотая тарелочка и опять же тяжелые мельхиоровые чайные ложки.
Что ели на сладкое?
Король любого праздника – Наполеон и практически всегда – безе.
К приготовлению крема и безе привлекали меня: отделять белки от желтков, а после – взбивать вначале сами белки, а в конце уже белки с сахаром в ручной такой кремовзбивалке. Она так именно и называлась. Слова «миксер» тогда еще не было. А кремовзбивалка – это такая была литровая широкая банка, на которую накручивалась белая пластмассовая крышка с венчиками внутри и ручкой для кручения снаружи.
После того, как безе выпекалось, его выкладывали горкой, промазывая каждый слой заварным кремом, в который добавляли грецкие орехи. Все это чудо вносилось в комнату и, к радости сидевших за столом мужчин, громко оглашалось его название: Торт «Поцелуй Хозяйки». Мужчинам нравилось.
Чай пили неторопливо, нахваливали ту самую хозяйку, поднимали бокалы со сладким вином. Мужчины пили коньяк.
Допивали чай, начинали собираться. Хозяева старались гостей удержать. Гости потихонечку поднимались. Благодарили. Расходились.
Мы с папой носили посуду в кухню. Мама мыла, звенела тарелками. Потом наступала тишина. Мама вытирала мокрые руки передником.
— Илюша, спасть!
Родители за стенкой садились в кресла и обсуждали прошедший вечер. Вслушиваясь в их приглушенные голоса, я засыпал.
Та супница, знаете, долго потом продержалась в нашей семье. И даже сослужила нам некоторую особую службу. Когда через короткое время папа умер, и мы остались с мамой почти без каких-либо средств к существованию, однажды, приподняв зачем-то крышку, мама обнаружила в ней сто рублей – заначку, которую папа оставил, уходя последний раз из дома в больницу.
Интересно, что должно случиться, чтобы мы снова начали подавать суп в супнице? Дети наши, еще более торопливые, чем мы, точно не станут. Может быть, внуки?
Сейчас этих людей из семидесятых нету уже в живых. Остались только мы.Которые сами были тогда детьми. Которых родители не пускали тогда за стол, потому что это было для нас неполезно. И я, знаете, когда принимаю нынче гостей, нет-нет, да и скажу особый тост за детей. В том смысле, что давайте выпьем за них. Чтобы им было потом, что вспомнить и о чем всплакнуть. Потому что, когда мы умрем, они будут сидеть за этим столом после нас.
Илья Аронович Забежинский
***
Диетпитание: если нельзя, но очень хочется...
***
Что бы ни случилось, нужно помнить — это всего лишь жизнь, и мы прорвемся! ©Дин Кунц.
Благодарностей:
(6)
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
- Роза! Что ты делаешь, Роза? Сеешь муку? Так ее надо сеять в миску, а не по всей квартире. И чтоб в миске не меньше трех стаканов было!
- Аня! Подмети за Розой. Хоть раз поработай по профессии. А то: - Музейный работник… Музейный работник… - Экспонат ты музейный! Вот, что я тебе скажу!
- Бетя! Ты мое горе! Что я тебе просила! Правильно, принести яйца! Я вижу, что ты пришла! Яйца, между прочим, куриные нужны были… Где? В кармане? А ты не боишься, что они разобьются? Что-ооо? Сварила вкрутую? Готыню! С кем я имею дело? Где ты, адиётка, видела, чтоб в тесто клали крутые яйца?
- Рива! Ты уже поколола орехи? Поколола? А кто за тебя их почистит и порежет? Ты и так перетрудилась? Так иди домой поспи. Только обратно сегодня не приходи! А когда? Тогда, когда мы все, что спечем, съедим! Хочешь остаться, тогда чисти орехи! Или чисть! Я не знаю, как правильно. Я знаю, как нужно!
- Сима! Луночка в муке должна быть аккуратной. Чтоб туда два яйца вошли и пол стакана воды! И пол чайной ложки соли. Чайной я тебе сказала! Тебе соли не жалко? Жизни своей мусорной тебе не жалко! С тобой надо ласково? Сейчас! Дайте кто-нибудь утюг, чтоб я ее погладить могла!
- Роза! Меси, меси тесто! Что? К рукам прилипает? Это мне про тебя известно. Вот, когда прекратит прилипать, тогда и конец твоей работе. Старайся Роза!
- Теперь скалкой раскатывать надо… Скалкой! Ты, Дуся, ее качалкой называешь? Так правильно? Вот ты и раскатывай это тесто! Раскатала? Вот умница! А говорили, что дебилка. Кто это? Выпускница школы № 75. Что за школа? А ты не знаешь? Ах, да, вспомнила, что ты из деревни. Так вот, это школа для не там одаренных детей.
- Сима! Теперь ты работай над тестом! Что делать? Растягивай его, растягивай. И аккуратно. Не дай Бог порвешь! Да, не толще бумаги! Нет, еще тоньше не надо! Края толстые? А ты положи тесто на стол и обрежь эти края. Ф-у-у. Кажется справились.
- Аня! Где постное масло? Налей его, подруга, в стакан. Аня! Это же не портвейн! Полный стакан не надо! Ох, где-то у меня есть метелочка из перьев. Мажем тесто, мажем..
- А теперь что? А теперь почти самое главное. Рива, ты принесла сливовый джем? Умница, теперь аккуратно намажь им тесто. Нет, толстым слоем не надо. Экономней, Рива, ты ж бухгалтер.
- А теперь орехи! Как же без орехов? Рива их специально для этого почистила. Что-о? Мадам Берсон половину поела? Роза! Как ты посмела покуситься? Ты нечаянно? Плачь, Роза, плачь! Прощение ты себе не наплачешь, но, может быть, похудеешь!
- Да, хорошо, что я велела в два раза больше орехов начистить. Знала с кем дело имею!
- Дуся, ты принесла киш-миш? Нет, это не изюм! Вернее, изюм, но без косточек! Принесла? Дай попробовать! М-ммм, вкусно! Что? Не хватит? А его немного нужно! Как раз столько, сколько осталось!
- Нет! Тесто сворачивать в рулет я сама буду! Это я никому не доверю…
- Аня, намажь лист маслом.
- Ну, все! Укладываем…
- Духовка горит? Рива! Сделай большой огонь!
- Роза! Неужели ты не можешь подождать полчаса? Ты уже десять раз открыла духовку! Ты думаешь, от этого быстрее? Тогда я знаю, чем ты думаешь!
- Полчаса прошло? Ну, подождем для верности еще пять минут. Не можете? А вы представьте, что сидите в очереди к гинекологу.
- Открываем! Да, цвет золотистый. Значит готов. Нет, разрезать лучше горячим. А жрать, это я, Роза, к тебе обращаюсь, лучше, когда остынет!
- Не терпится? А заворот кишок? Все равно не терпится? Ну, ешьте, ешьте…
- Вкусно?
- Правильно! Теперь пойдите и всем расскажите, какой вам Маруся струдель испекла!
Александр Бирштейн
- Аня! Подмети за Розой. Хоть раз поработай по профессии. А то: - Музейный работник… Музейный работник… - Экспонат ты музейный! Вот, что я тебе скажу!
- Бетя! Ты мое горе! Что я тебе просила! Правильно, принести яйца! Я вижу, что ты пришла! Яйца, между прочим, куриные нужны были… Где? В кармане? А ты не боишься, что они разобьются? Что-ооо? Сварила вкрутую? Готыню! С кем я имею дело? Где ты, адиётка, видела, чтоб в тесто клали крутые яйца?
- Рива! Ты уже поколола орехи? Поколола? А кто за тебя их почистит и порежет? Ты и так перетрудилась? Так иди домой поспи. Только обратно сегодня не приходи! А когда? Тогда, когда мы все, что спечем, съедим! Хочешь остаться, тогда чисти орехи! Или чисть! Я не знаю, как правильно. Я знаю, как нужно!
- Сима! Луночка в муке должна быть аккуратной. Чтоб туда два яйца вошли и пол стакана воды! И пол чайной ложки соли. Чайной я тебе сказала! Тебе соли не жалко? Жизни своей мусорной тебе не жалко! С тобой надо ласково? Сейчас! Дайте кто-нибудь утюг, чтоб я ее погладить могла!
- Роза! Меси, меси тесто! Что? К рукам прилипает? Это мне про тебя известно. Вот, когда прекратит прилипать, тогда и конец твоей работе. Старайся Роза!
- Теперь скалкой раскатывать надо… Скалкой! Ты, Дуся, ее качалкой называешь? Так правильно? Вот ты и раскатывай это тесто! Раскатала? Вот умница! А говорили, что дебилка. Кто это? Выпускница школы № 75. Что за школа? А ты не знаешь? Ах, да, вспомнила, что ты из деревни. Так вот, это школа для не там одаренных детей.
- Сима! Теперь ты работай над тестом! Что делать? Растягивай его, растягивай. И аккуратно. Не дай Бог порвешь! Да, не толще бумаги! Нет, еще тоньше не надо! Края толстые? А ты положи тесто на стол и обрежь эти края. Ф-у-у. Кажется справились.
- Аня! Где постное масло? Налей его, подруга, в стакан. Аня! Это же не портвейн! Полный стакан не надо! Ох, где-то у меня есть метелочка из перьев. Мажем тесто, мажем..
- А теперь что? А теперь почти самое главное. Рива, ты принесла сливовый джем? Умница, теперь аккуратно намажь им тесто. Нет, толстым слоем не надо. Экономней, Рива, ты ж бухгалтер.
- А теперь орехи! Как же без орехов? Рива их специально для этого почистила. Что-о? Мадам Берсон половину поела? Роза! Как ты посмела покуситься? Ты нечаянно? Плачь, Роза, плачь! Прощение ты себе не наплачешь, но, может быть, похудеешь!
- Да, хорошо, что я велела в два раза больше орехов начистить. Знала с кем дело имею!
- Дуся, ты принесла киш-миш? Нет, это не изюм! Вернее, изюм, но без косточек! Принесла? Дай попробовать! М-ммм, вкусно! Что? Не хватит? А его немного нужно! Как раз столько, сколько осталось!
- Нет! Тесто сворачивать в рулет я сама буду! Это я никому не доверю…
- Аня, намажь лист маслом.
- Ну, все! Укладываем…
- Духовка горит? Рива! Сделай большой огонь!
- Роза! Неужели ты не можешь подождать полчаса? Ты уже десять раз открыла духовку! Ты думаешь, от этого быстрее? Тогда я знаю, чем ты думаешь!
- Полчаса прошло? Ну, подождем для верности еще пять минут. Не можете? А вы представьте, что сидите в очереди к гинекологу.
- Открываем! Да, цвет золотистый. Значит готов. Нет, разрезать лучше горячим. А жрать, это я, Роза, к тебе обращаюсь, лучше, когда остынет!
- Не терпится? А заворот кишок? Все равно не терпится? Ну, ешьте, ешьте…
- Вкусно?
- Правильно! Теперь пойдите и всем расскажите, какой вам Маруся струдель испекла!
Александр Бирштейн
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
ВАРЕНИКИ С МЯСОМ!
Для начала Нюся вылила в миску стакан кефира. Добавила яйцо и стала взбивать смесь вилкой. Дело привычное. Она делала это думая о другом. Потом добавила чуток уксуса и буквально ложку растопленного масла. Снова стала взбивать…
А потом пришел черед муки. Нюся добавляла ее медленно, даже вдумчиво, тщательно растирая тесто, чтоб – не дай Бог! – не было комков. Чуть соды… И опять муку… Нюсе не так часто приходилось проделывать эту операцию, поэтому она полушепотом подсказывала рукам, что делать.
Дело в том, что Нюсин муж Сема Накойхер – грузчик мясокомбината – мясную еду не любил.
- Мне постненького! – требовал он, а на трефное соглашался редко. Но бывало. Вот, как сегодня… Уговорила, всетаки.
- Ты только попробуй! – умоляла.
А Нюся мясо любила. И курочку. У них, иногда до ссор доходило.
А еще Сема не любил насмешки над своей фамилией.
Ну, что, скажите, хорошего в фамилии Накойхер? А Сема ею гордится!
- Это старинная фамилия! – говорит он.
Кто спорит?
Просто дальше Сема несет невообразимую чушь про евреев-казаков. Говорит, что это его предки. Хотя даже такому шлимазлу, как Межбижер, ясно где евреи, а где, наоборот, казаки.
Вот и тесто готово. То, что надо, тесто! А тут у Нюси есть первый секрет. Еще бабушка Бася научила. Тесто нужно хорошенечко раскатать и положить на холод. Нюся раскатывает тесто, посыпает мукой и сворачивает в рулон. После чего тесто помещается в холодильник.
Часть дела сделана. Теперь очередь фарша.
Сема – хороший человек. Так что Нюся довольна замужеством. А сколько разговоров среди мишпухи было…
- Дочь ювелира выходит за грузчика! Позор!
А Нюся сказала:
- Да!
И не жалеет. Да, было, конечно, что от Семы уходила к маме. Целых два раза. Знала, что Сема тут же прибежит. И прибегал… Правда, после второго раза сказал, что больше не явится. И Нюся поверила, и перестала этих глупостей. Потому что, Сема такой, как это… Прынц… Принц… Принципальный! Вот.
Как постановил себе больше, чем полпуда мяса в день не выносить, так и свято исполняет. Кстати, несмотря даже на выгодные заказы. Кстати, выносит он мясо по-честному, через проходную, с вахтой рассчитывается исправно. Да и заказчиков не обижает. А их много. У Семы же дешевле, чем на Привозе. А в магазинах с довоенного времени мяса никто не видел.
Впрочем, и она, Нюся, не очень-то мясо видит. Разве что, обрезки. От того куска, от того… То говядина, то свинина, то вообще кусочки сала…. Не беда. В вареники все пойдет.
Сейчас она такой фарш смастерит! Тут у Нюси второй секрет.
Мясо она нарезает кубиками, потом режет лук. В казан льет немного постного масла и ставит его на огонь. Когда масло раскалилось, кидает в него лук. И помешивает, чтоб не подгорел. А когда лук чуть позолотится, добавляет кубики мяса. Обжаривает чуть-чуть, доливает немного воды, солит и накрывает казан крышкой, уменьшив огонь. Теперь можно посмотреть на часы. О! Время еще есть.
Сема с работы приходит голодный и усталый. Попробуйте целый день грузчиком побатрачить, а потом еще домой полпуда переть. Трамвай до моста, троллейбус… А там стоять надо…
Главное, когда муж придет, чтоб тапочки на месте стояли, тазики для товара были приготовлены и вода нагрета, чтоб умылся. Ну, и на столе, чтоб уже горячее первое было. И графинчик с водкой. Сема много не пьет. Стопочку для аппетита. И все. И закусит охотно селедочкой атлантической, посыпанной зеленым лучком.
Мясо протушилось. В мисочку его вместе с луком. Пусть остывают. А пока Нюся нарезает сало и мелко шинкует большую луковицу. Сперва на сковородку сало. Вытапливаться. А потом в топленом сале жарится лук. Очень, кстати, вкусная вещь – шкварки с жареным луком. Не пробовали? Нюся очень рекомендует.
Теперь пора за начинку браться. Ну, там дело на пару минут. Перемолоть все, добавить в фарш немного перца, попробовать, если надо, досолить.
После обеда Сема любит поспать. Немного – час, полтора.
Проснувшись, он читает умный журнал «Крокодил» и радуется.
Пора доставать тесто. Разложить, пройтись вчистовую скалкой. Достать специальный тонкостенный стакан и резать на кружочки. Остаток теста опять раскатать и снова резать кружочки. Так пока все тесто не выйдет. Вареники получатся полукруглыми. Такие Нюсе больше нравятся, чем треугольные.
Берется кружок, на него чайной ложкой фарш. И… - это надо уметь! – обжимаются края.
Отдохнув, Сема, обычно раз в два-три дня, подходит к Нюсе и начинает гладить ее по спине и по бедрам. Нюся не чинится, не говорит, что устала, а просто идет с Семой в спальню, на ходу снимая халатик, под которым, на всякий случай, ничего нет.
- Ночью надо спать, а удовольствие должно быть днем! – говорит Сема. И Нюся с ним согласна. Впрочем, и ночи иногда проходят не без удовольствия.
Рассольник – вчерашний – стоит на медленном огне. Рядом греется кастрюля с водой для вареников.
Когда чуть стемнеет, супруги выходят к воротам. Там в это время полдвора собирается. Разговаривают, спорят, а Сема принимает заказы. Он ничего не записывает. И так все помнит. И кому, и что, и сколько.
Когда в двери поворачивается ключ, кастрюля с рассольником уже на столе. Сема разгружается, моется и через несколько минут за столом. Выпивает, ест.
А вареники первый раз закипели. Перемешать, накрыть крышкой, следить. О, вот и второй раз кипят. Многие ждут до третьего раза, но Нюсе незачем. Тесто у нее такое тонкое. Вот вареники уже в миске. Туда же кусок коровьего масла, чтоб не слипались, а сверху шкварки с жареным луком.
- Ешь, Сема!
И Сема ест! Ест, позабыв, что не любит мясное.
Впрочем, несколько вареников остается.
- Не могу больше! – жалуется Сема и идет отдыхать.
Теперь можно и Нюсе поесть. Вкусно, но мало… Впрочем, от мучного же полнеют, а ей надо сохранять фигуру. Так что, все хорошо.
Александр Бирштейн
Для начала Нюся вылила в миску стакан кефира. Добавила яйцо и стала взбивать смесь вилкой. Дело привычное. Она делала это думая о другом. Потом добавила чуток уксуса и буквально ложку растопленного масла. Снова стала взбивать…
А потом пришел черед муки. Нюся добавляла ее медленно, даже вдумчиво, тщательно растирая тесто, чтоб – не дай Бог! – не было комков. Чуть соды… И опять муку… Нюсе не так часто приходилось проделывать эту операцию, поэтому она полушепотом подсказывала рукам, что делать.
Дело в том, что Нюсин муж Сема Накойхер – грузчик мясокомбината – мясную еду не любил.
- Мне постненького! – требовал он, а на трефное соглашался редко. Но бывало. Вот, как сегодня… Уговорила, всетаки.
- Ты только попробуй! – умоляла.
А Нюся мясо любила. И курочку. У них, иногда до ссор доходило.
А еще Сема не любил насмешки над своей фамилией.
Ну, что, скажите, хорошего в фамилии Накойхер? А Сема ею гордится!
- Это старинная фамилия! – говорит он.
Кто спорит?
Просто дальше Сема несет невообразимую чушь про евреев-казаков. Говорит, что это его предки. Хотя даже такому шлимазлу, как Межбижер, ясно где евреи, а где, наоборот, казаки.
Вот и тесто готово. То, что надо, тесто! А тут у Нюси есть первый секрет. Еще бабушка Бася научила. Тесто нужно хорошенечко раскатать и положить на холод. Нюся раскатывает тесто, посыпает мукой и сворачивает в рулон. После чего тесто помещается в холодильник.
Часть дела сделана. Теперь очередь фарша.
Сема – хороший человек. Так что Нюся довольна замужеством. А сколько разговоров среди мишпухи было…
- Дочь ювелира выходит за грузчика! Позор!
А Нюся сказала:
- Да!
И не жалеет. Да, было, конечно, что от Семы уходила к маме. Целых два раза. Знала, что Сема тут же прибежит. И прибегал… Правда, после второго раза сказал, что больше не явится. И Нюся поверила, и перестала этих глупостей. Потому что, Сема такой, как это… Прынц… Принц… Принципальный! Вот.
Как постановил себе больше, чем полпуда мяса в день не выносить, так и свято исполняет. Кстати, несмотря даже на выгодные заказы. Кстати, выносит он мясо по-честному, через проходную, с вахтой рассчитывается исправно. Да и заказчиков не обижает. А их много. У Семы же дешевле, чем на Привозе. А в магазинах с довоенного времени мяса никто не видел.
Впрочем, и она, Нюся, не очень-то мясо видит. Разве что, обрезки. От того куска, от того… То говядина, то свинина, то вообще кусочки сала…. Не беда. В вареники все пойдет.
Сейчас она такой фарш смастерит! Тут у Нюси второй секрет.
Мясо она нарезает кубиками, потом режет лук. В казан льет немного постного масла и ставит его на огонь. Когда масло раскалилось, кидает в него лук. И помешивает, чтоб не подгорел. А когда лук чуть позолотится, добавляет кубики мяса. Обжаривает чуть-чуть, доливает немного воды, солит и накрывает казан крышкой, уменьшив огонь. Теперь можно посмотреть на часы. О! Время еще есть.
Сема с работы приходит голодный и усталый. Попробуйте целый день грузчиком побатрачить, а потом еще домой полпуда переть. Трамвай до моста, троллейбус… А там стоять надо…
Главное, когда муж придет, чтоб тапочки на месте стояли, тазики для товара были приготовлены и вода нагрета, чтоб умылся. Ну, и на столе, чтоб уже горячее первое было. И графинчик с водкой. Сема много не пьет. Стопочку для аппетита. И все. И закусит охотно селедочкой атлантической, посыпанной зеленым лучком.
Мясо протушилось. В мисочку его вместе с луком. Пусть остывают. А пока Нюся нарезает сало и мелко шинкует большую луковицу. Сперва на сковородку сало. Вытапливаться. А потом в топленом сале жарится лук. Очень, кстати, вкусная вещь – шкварки с жареным луком. Не пробовали? Нюся очень рекомендует.
Теперь пора за начинку браться. Ну, там дело на пару минут. Перемолоть все, добавить в фарш немного перца, попробовать, если надо, досолить.
После обеда Сема любит поспать. Немного – час, полтора.
Проснувшись, он читает умный журнал «Крокодил» и радуется.
Пора доставать тесто. Разложить, пройтись вчистовую скалкой. Достать специальный тонкостенный стакан и резать на кружочки. Остаток теста опять раскатать и снова резать кружочки. Так пока все тесто не выйдет. Вареники получатся полукруглыми. Такие Нюсе больше нравятся, чем треугольные.
Берется кружок, на него чайной ложкой фарш. И… - это надо уметь! – обжимаются края.
Отдохнув, Сема, обычно раз в два-три дня, подходит к Нюсе и начинает гладить ее по спине и по бедрам. Нюся не чинится, не говорит, что устала, а просто идет с Семой в спальню, на ходу снимая халатик, под которым, на всякий случай, ничего нет.
- Ночью надо спать, а удовольствие должно быть днем! – говорит Сема. И Нюся с ним согласна. Впрочем, и ночи иногда проходят не без удовольствия.
Рассольник – вчерашний – стоит на медленном огне. Рядом греется кастрюля с водой для вареников.
Когда чуть стемнеет, супруги выходят к воротам. Там в это время полдвора собирается. Разговаривают, спорят, а Сема принимает заказы. Он ничего не записывает. И так все помнит. И кому, и что, и сколько.
Когда в двери поворачивается ключ, кастрюля с рассольником уже на столе. Сема разгружается, моется и через несколько минут за столом. Выпивает, ест.
А вареники первый раз закипели. Перемешать, накрыть крышкой, следить. О, вот и второй раз кипят. Многие ждут до третьего раза, но Нюсе незачем. Тесто у нее такое тонкое. Вот вареники уже в миске. Туда же кусок коровьего масла, чтоб не слипались, а сверху шкварки с жареным луком.
- Ешь, Сема!
И Сема ест! Ест, позабыв, что не любит мясное.
Впрочем, несколько вареников остается.
- Не могу больше! – жалуется Сема и идет отдыхать.
Теперь можно и Нюсе поесть. Вкусно, но мало… Впрочем, от мучного же полнеют, а ей надо сохранять фигуру. Так что, все хорошо.
Александр Бирштейн
Благодарностей:
(1)
Благодарностей:
(1)
Елена Михалкова
Дед посадил топинамбур в голодные годы, прочитав, что он выводит шлаки и токсины, лечит изжогу, гастриты и, кроме того, полезен при диабете. Ни у кого из нас не было диабета, но деда это не остановило. Думаю, он даже жалел, что нельзя будет применить топинамбур по его целебному назначению. В дедушке был силен дух экспериментаторства.
Очень скоро вдоль забора вымахала ярко-зеленая поросль. Её желтые цветки напоминали подсолнух.
К счастью, за ними не пришлось ухаживать. Топинамбур оголтело пёр к солнцу, как волшебный сорняк, доставшийся Урфину Джюсу. Однажды я пошутила, что мы сможем оживлять дуболомов. "Тебе мало тех, что есть?" – спросил дед. Местных он не любил.
Как-то ночью собака подняла лай. Оказалось, кто-то пытался выкопать дедовы кусты. Утвердившись в мысли, что мы выращиваем что-то невообразимо ценное, дед организовал из нас ночные патрули. Семья ворчала, но покорно дежурила в зарослях, пока вора не поймали. Им оказался Паша Симаков, мальчик тупой и инициативный – жуткое сочетание, едва не стоившее Симаковым младшего сына: Паша смастерил плот из г-а и палок, посадил на него пятилетнего брата, оттолкнул с берега Оки и смотрел, как плот заливает чёрная вода в десяти метрах от берега. Плавать ни один из братьев не умел. Если бы поблизости не случились рыбаки, было бы у Симаковых на одного отпрыска меньше.
Потом на топинамбур напала белесая хворь. Дед отливал его разведенной золой, сывороткой кефира и еще какой-то дрянью, и когда кусты вернули себе первоначальный цвет, радовался так, словно спас чахоточного ребёнка. Всё это начало приобретать характер мании.
Топинамбур рос.
Клубни зрели.
Дедушка строил планы.
Ожидалось, что мы будем есть топинамбур впрок. Наши тела закалятся, наш дух укрепится. На следующий год мы увеличим площадь посадок вдвое, чтобы можно было продавать излишки. Подозреваю, на пике этой мечты в дедушкином воображении зеленела плантация с рабами, мотыжащими грядки топинамбура под бледным солнцем среднерусской полосы.
Незадолго до сбора урожая дед был вынужден уехать в город. Там его задержали дела. Я уже не помню, кто первый предложил выкопать пару клубней и попробовать их, но хорошо помню наши лица, когда мы стояли над сковородкой жареного топинамбура.
Есть его было невозможно.
Ну то есть как.
Пару раз, может быть. Из уважения к деду. Топинамбур не то чтобы был невкусный – он был никакой. Когда ты его жевал, казалось, будто во рту у тебя сладковатая фанера. Сладковатость была особенно противной. Она намекала на то, чем мог бы стать топинамбур, но не стал.
Мы пробовали варить с ним суп, тереть в салат и лепить котлеты. Экспериментальным путём выяснилось, что если залить жареный топинамбур бабушкиным соусом из перцев, он становится почти съедобен. Но под бабушкиным соусом из перцев стал бы съедобным даже шифер.
Мы пошли бы на обман и подлог, чтобы уберечь деда от разочарования, но воображение нас подводило. Спалить весь топинамбур? Выкопать и свалить на соседей? Глупо, некрасиво, а главное, не результативно.
Приехав, дедушка первым делом отправился проверять свои кусты и вернулся, торжествующе помахивая ведерком. Внутри перекатывались клубни. Бабушка наотрез отказалась иметь с ними дело. Дед вооружился сборником рецептов ("...топинамбур обладает удивительным вкусом, напоминающим артишоки") и пожарил корнеплод в подсолнечном масле. Мы пробормотали, что уже сыты, и сбежали на кухню. Никто из нас не хотел быть свидетелем дедушкиного поражения.
Десять минут спустя дедушка пришел на кухню и встал в дверях. Мы замерли. Дед мрачно оглядел семью и сказал два слова:
– Зовите Симаковых.
И мы позвали Симаковых, и они выкопали топинамбур, и они съели топинамбур, не задавая вопросов о внезапной дедушкиной щедрости.
Фраза "зовите Симаковых" на многие годы стала семейным кодом, обозначавшим провал масштабного начинания.
Паша Симаков пытался по горячим следам оборвать в нашей теплице помидоры, но был покусан Тимошей – мелкой дедушкиной дворяжкой.
Нам на память осталось несколько кустов с желтыми цветками. Они вымахали в полтора человеческих роста и цвели долго-долго, чуть ли не до ноября.
Марьяше 19 лет 10 месяцев 5 дней
Олесе 12 лет 11 месяцев 2 дня
Кире 3 годa 7 месяцев 4 дня
Мой Питер
Мои рассказы о поездках в дневнике
Канал с фотографиями в телеге natalia_ocheva
Скрытый текст:
Дед посадил топинамбур в голодные годы, прочитав, что он выводит шлаки и токсины, лечит изжогу, гастриты и, кроме того, полезен при диабете. Ни у кого из нас не было диабета, но деда это не остановило. Думаю, он даже жалел, что нельзя будет применить топинамбур по его целебному назначению. В дедушке был силен дух экспериментаторства.
Очень скоро вдоль забора вымахала ярко-зеленая поросль. Её желтые цветки напоминали подсолнух.
К счастью, за ними не пришлось ухаживать. Топинамбур оголтело пёр к солнцу, как волшебный сорняк, доставшийся Урфину Джюсу. Однажды я пошутила, что мы сможем оживлять дуболомов. "Тебе мало тех, что есть?" – спросил дед. Местных он не любил.
Как-то ночью собака подняла лай. Оказалось, кто-то пытался выкопать дедовы кусты. Утвердившись в мысли, что мы выращиваем что-то невообразимо ценное, дед организовал из нас ночные патрули. Семья ворчала, но покорно дежурила в зарослях, пока вора не поймали. Им оказался Паша Симаков, мальчик тупой и инициативный – жуткое сочетание, едва не стоившее Симаковым младшего сына: Паша смастерил плот из г-а и палок, посадил на него пятилетнего брата, оттолкнул с берега Оки и смотрел, как плот заливает чёрная вода в десяти метрах от берега. Плавать ни один из братьев не умел. Если бы поблизости не случились рыбаки, было бы у Симаковых на одного отпрыска меньше.
Потом на топинамбур напала белесая хворь. Дед отливал его разведенной золой, сывороткой кефира и еще какой-то дрянью, и когда кусты вернули себе первоначальный цвет, радовался так, словно спас чахоточного ребёнка. Всё это начало приобретать характер мании.
Топинамбур рос.
Клубни зрели.
Дедушка строил планы.
Ожидалось, что мы будем есть топинамбур впрок. Наши тела закалятся, наш дух укрепится. На следующий год мы увеличим площадь посадок вдвое, чтобы можно было продавать излишки. Подозреваю, на пике этой мечты в дедушкином воображении зеленела плантация с рабами, мотыжащими грядки топинамбура под бледным солнцем среднерусской полосы.
Незадолго до сбора урожая дед был вынужден уехать в город. Там его задержали дела. Я уже не помню, кто первый предложил выкопать пару клубней и попробовать их, но хорошо помню наши лица, когда мы стояли над сковородкой жареного топинамбура.
Есть его было невозможно.
Ну то есть как.
Пару раз, может быть. Из уважения к деду. Топинамбур не то чтобы был невкусный – он был никакой. Когда ты его жевал, казалось, будто во рту у тебя сладковатая фанера. Сладковатость была особенно противной. Она намекала на то, чем мог бы стать топинамбур, но не стал.
Мы пробовали варить с ним суп, тереть в салат и лепить котлеты. Экспериментальным путём выяснилось, что если залить жареный топинамбур бабушкиным соусом из перцев, он становится почти съедобен. Но под бабушкиным соусом из перцев стал бы съедобным даже шифер.
Мы пошли бы на обман и подлог, чтобы уберечь деда от разочарования, но воображение нас подводило. Спалить весь топинамбур? Выкопать и свалить на соседей? Глупо, некрасиво, а главное, не результативно.
Приехав, дедушка первым делом отправился проверять свои кусты и вернулся, торжествующе помахивая ведерком. Внутри перекатывались клубни. Бабушка наотрез отказалась иметь с ними дело. Дед вооружился сборником рецептов ("...топинамбур обладает удивительным вкусом, напоминающим артишоки") и пожарил корнеплод в подсолнечном масле. Мы пробормотали, что уже сыты, и сбежали на кухню. Никто из нас не хотел быть свидетелем дедушкиного поражения.
Десять минут спустя дедушка пришел на кухню и встал в дверях. Мы замерли. Дед мрачно оглядел семью и сказал два слова:
– Зовите Симаковых.
И мы позвали Симаковых, и они выкопали топинамбур, и они съели топинамбур, не задавая вопросов о внезапной дедушкиной щедрости.
Фраза "зовите Симаковых" на многие годы стала семейным кодом, обозначавшим провал масштабного начинания.
Паша Симаков пытался по горячим следам оборвать в нашей теплице помидоры, но был покусан Тимошей – мелкой дедушкиной дворяжкой.
Нам на память осталось несколько кустов с желтыми цветками. Они вымахали в полтора человеческих роста и цвели долго-долго, чуть ли не до ноября.
Марьяше 19 лет 10 месяцев 5 дней
Олесе 12 лет 11 месяцев 2 дня
Кире 3 годa 7 месяцев 4 дня
Мой Питер
Мои рассказы о поездках в дневнике
Канал с фотографиями в телеге natalia_ocheva
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Диеты – они разные бывает. Бывает мясная, а бывает и вегетарианская. Ни тебе мяса, ни тебе колбасы.
Но рыбку можно.
Так что, идете себе на базар. Это обязательно. Никаких суперов и гастрономов. Ни, Боже мой! Свежье и только свежье. Для начала, травку. Побольше! Перечисляю:
Базилик, мята, кинза, тархун, цицматы, укроп, петрушка. Это – минимум!
Лучок зеленый, чесночок – если никуда идти нельзя. Помидорку-другую обязательно. А вот огурчик по желанию. Редисочку берем, не думая.
Теперь яйца свеженькие, по полдоллара десяток.
И в молочный корпус. А там брынзу твердую, крепкую. Овечью, короче. И сметанки баночку. Крестьянской.
Все? Никак нет, главное не брали. А главное сегодня тюлечка-сарделечка-килечка-фириночка. Столько имен, а вкус один – изумительный. Это если верно приготовить.
Ну, что, пора домой.
А дома от каждого пучка зелени толику отщипываем, моем и режем мелко. Да, пару яиц варить ставим. Потом помидорку пластинами и на четыре части каждую пластинку.
Редисочку пополам и тоже на пластинки. И все в наш салат. Лучок с чесночком туда же. Это справедливо. Теперь брынзу натираем и тоже туда. Все? Нет, только начали. Яйца закипели давно. Из кастрюльки их и под холодную воду. Чтоб чистились славно. А почистив, на терочку. И тоже в салат.
Солить не надо! Сок салат пустит, а у нас еще много работы!
Тюлька! Правой рукой за головку, левой за тушку и тянем в противоположную сторону. Чик и головка с хребтиком и кишечками в одной – правой! – руке, а в левой тушка. Пара минут и рыбка почищена. Моем и делим на три части. Одну будем тушить в постном масле с уксусом на обед, другую слегка посолим и отложим к ужину и водочке, а третью…
А для третьей нужен кляр. Элементарно! Разбиваем два яйца, взбиваем, добавляем ложку муки, опять взбиваем, чтоб однородно и ни комка. Посолить надо. Поперчить. Ставим сковородку на огонь, масло подсолнечное туда. Масло раскалилось? Отлично! Три-четыре рыбешки в кляр и сразу эдакой котлеткой на сковороду. И следующую поцию. И переворачиваем, и добавляем, и вынимаем готовое.
Оп-па! А рыбка-то пожарена.
Теперь доводим салат. Сметанку туда. И перемешиваем. И слегка – только слегка! – солим. И порцию в тарелку. И сверху рыбку нашу замечательную. Выпить хотите? Так лучше чая нынче ничего и нет. Утро же. Не вечер. Так что, поели и за дела: книжку там почитать, сон новый посмотреть, с соседкой поругаться. Что кому нравится.
А ближе к обеду опять за стряпню браться придется. Ох, доля…
Тюлечка у нас есть. Лучок репчатый найдется. Что еще надобно: листиков пару лавровых, перец горошком, уксус винный – совсем немного, не больше столовой ложки. И масло подсолнечное. Всего-то…
На дно казанчика лук укладываем. Сверху слой тюльки. Сверху снова лук. Ну и так далее. Штук восемь горошин перца. Заливаем все это смесью масла с уксусом и на огонь не шибко большой. И крышкой закрываем, чтоб тушилось. Под конец лавровый лист кидаем минут на пять. И обязательно – слышите: обязательно! – столовую ложку сахара!
И вперед. Это вкусно!
А на вечер у вас соленая тюлька. Ее кладут на хлеб с маслом. Можно отварить картошку. А как холодную водку в хрустальную рюмку налить, вы и сами знаете.
Александр Бирштейн
Но рыбку можно.
Так что, идете себе на базар. Это обязательно. Никаких суперов и гастрономов. Ни, Боже мой! Свежье и только свежье. Для начала, травку. Побольше! Перечисляю:
Базилик, мята, кинза, тархун, цицматы, укроп, петрушка. Это – минимум!
Лучок зеленый, чесночок – если никуда идти нельзя. Помидорку-другую обязательно. А вот огурчик по желанию. Редисочку берем, не думая.
Теперь яйца свеженькие, по полдоллара десяток.
И в молочный корпус. А там брынзу твердую, крепкую. Овечью, короче. И сметанки баночку. Крестьянской.
Все? Никак нет, главное не брали. А главное сегодня тюлечка-сарделечка-килечка-фириночка. Столько имен, а вкус один – изумительный. Это если верно приготовить.
Ну, что, пора домой.
А дома от каждого пучка зелени толику отщипываем, моем и режем мелко. Да, пару яиц варить ставим. Потом помидорку пластинами и на четыре части каждую пластинку.
Редисочку пополам и тоже на пластинки. И все в наш салат. Лучок с чесночком туда же. Это справедливо. Теперь брынзу натираем и тоже туда. Все? Нет, только начали. Яйца закипели давно. Из кастрюльки их и под холодную воду. Чтоб чистились славно. А почистив, на терочку. И тоже в салат.
Солить не надо! Сок салат пустит, а у нас еще много работы!
Тюлька! Правой рукой за головку, левой за тушку и тянем в противоположную сторону. Чик и головка с хребтиком и кишечками в одной – правой! – руке, а в левой тушка. Пара минут и рыбка почищена. Моем и делим на три части. Одну будем тушить в постном масле с уксусом на обед, другую слегка посолим и отложим к ужину и водочке, а третью…
А для третьей нужен кляр. Элементарно! Разбиваем два яйца, взбиваем, добавляем ложку муки, опять взбиваем, чтоб однородно и ни комка. Посолить надо. Поперчить. Ставим сковородку на огонь, масло подсолнечное туда. Масло раскалилось? Отлично! Три-четыре рыбешки в кляр и сразу эдакой котлеткой на сковороду. И следующую поцию. И переворачиваем, и добавляем, и вынимаем готовое.
Оп-па! А рыбка-то пожарена.
Теперь доводим салат. Сметанку туда. И перемешиваем. И слегка – только слегка! – солим. И порцию в тарелку. И сверху рыбку нашу замечательную. Выпить хотите? Так лучше чая нынче ничего и нет. Утро же. Не вечер. Так что, поели и за дела: книжку там почитать, сон новый посмотреть, с соседкой поругаться. Что кому нравится.
А ближе к обеду опять за стряпню браться придется. Ох, доля…
Тюлечка у нас есть. Лучок репчатый найдется. Что еще надобно: листиков пару лавровых, перец горошком, уксус винный – совсем немного, не больше столовой ложки. И масло подсолнечное. Всего-то…
На дно казанчика лук укладываем. Сверху слой тюльки. Сверху снова лук. Ну и так далее. Штук восемь горошин перца. Заливаем все это смесью масла с уксусом и на огонь не шибко большой. И крышкой закрываем, чтоб тушилось. Под конец лавровый лист кидаем минут на пять. И обязательно – слышите: обязательно! – столовую ложку сахара!
И вперед. Это вкусно!
А на вечер у вас соленая тюлька. Ее кладут на хлеб с маслом. Можно отварить картошку. А как холодную водку в хрустальную рюмку налить, вы и сами знаете.
Александр Бирштейн
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Александр Бирштейн
КАК ПИТЬ ВОДКУ (Серый гусь)
Написал заглавие и решил, что оно неправильное. Нахальное какое-то. Можно подумать, что я истину в последней инстанции преподношу. Но это не так. Поэтому сразу другое название.
КАК МНЕ НРАВИТСЯ ПИТЬ ВОДКУ
Вот и решил я, что пора высказаться. А перед этим огласить три правила.
1. Главное не водка, а люди, с которыми ее пьешь.
2. Главное не закуска, а то, с какой душой она приготовлена.
3. Никогда не перебивай говорящего.
Конечно, есть много способов поглощения этого вкусного и полезного напитка – водки. Например, застолье. Это, когда много людей, шумно и даже, иногда, весело.
Есть бражничанье. Это, когда основное ядро пьющих сохраняется, а вокруг приходят, выпивают, уходят... Сокровенные разговоры не ведутся, конечно, но до унизительного «Ты меня уважаешь?» никто не опускается. После бражничанья приятно провожать друг друга и сообщать, предварительно поклявшись, что оппонент – гений.
Но можно – и нужно! – собираться узким кругом в уютном месте, тщательно подготовить все, что скрасит вечер в течение ближайших пяти-шести часов и приступить.
И ГОРЕ ТОМУ, КТО НАРУШИТ...
Да, несколько раз разного качества люди нарушали наш пир. Поверьте, мы не сказали им ни одного скверного слова. Молча и покорно разошлись по домам, пряча в кулаке невольную слезу, перехваченную прямо у глаза. Сама жизнь наказала этих людей. Сама жизнь...
А теперь о том, как пируем.
Водка. Целый год, день за днем дегустируется водка, попадающая в наши магазины. Ее боевые характеристики, вкупе с тактико-техническими данными обсуждаются строго, но беспристрастно. И выносится приговор, который намного справедливей даже бывшего советского суда. И на основании этого приговора покупается водка. И ставится в холодильник.
Закуска. О, она проверена временем и утверждена навсегда. Две большие свиные ноги выбираются тщательней, чем невеста для сына, тем более, наши сыновья давно женаты. Маринад для ноги состоит... Нет! Не скажу! Обижайтесь, грозите мне отлучением от груди! Все равно не скажу! И ни на минуту не отходите от гриля. Нога должна быть такой... Нет, тут просто словами не справиться. Вам придется мне поверить, что это очень вкусно. В крайнем случае, я вынесу как-нибудь вам кусочек за пазухой.
И о соусе не спрашивайте. У каждого свой секрет, идущий, как принято говорить, из глубины веков.
И зелень! И кинзу, и тархун, и цицматы, и укроп, и реган, и петрушку, и... Тут не ограниченно.
И огурчики пупырчатые, твердые, бочковые.
И редиску.
И яблочки моченые.
И капустку квашенную с клюквой, хреном, морковкой и льдинками.
И хлеб черный, и хлеб серый, и лаваш.
И... Нет, пора наливать в специальные рюмки-стопки. И наливать ровно столько, чтоб можно было махнуть. А раз махнули, то... огромный пучок зелени-ассорти макается в соль и откусывается много! И пока это много пережевывается, кусок мяса со свиной ноги заворачивается в лаваш, а вместе с ним немного капустки. И не успели вы съесть зелень, как этот огурчик по-свински уже готов и сок мяса, смешиваясь с капустным соком делает даже слюну доброй и гостеприимной.
Разговоры. До исхода первых трех рюмок и не думайте! Только служебные слова типа:
- За нас!
- Чтоб не последнюю!
- За тех, кто не с нами!
- Лехаим! Воистину лехаим!
А потом можно и поговорить, но неукоснительно соблюдая правило № 3. Вечер впереди длинный и все успеют выговориться. А ведь выговориться, когда тебя слушают и не перебивают это так важно. Правда?
И последнее. Это, когда кончилась водка. Мы не рвем на себе рубахи. Мы не ноем, что мало и не сговариваемся насчет гонца. Нет и трижды нет! Просто варится кофе и достаются сигары и коньяк. И так сладко и приятно закурить хорошую сигару, напоминающую о Шекспире – знатоки, а почему? – макать ее кончик в коньяк и делать затяжки маленькие и дорогие, перемежая их глотками кофе и коньяка. А завистливая ночь приникнет к щелям в ставнях и станет вздыхать о своем несбывшемся.
КАК ПИТЬ ВОДКУ (Серый гусь)
Написал заглавие и решил, что оно неправильное. Нахальное какое-то. Можно подумать, что я истину в последней инстанции преподношу. Но это не так. Поэтому сразу другое название.
КАК МНЕ НРАВИТСЯ ПИТЬ ВОДКУ
Вот и решил я, что пора высказаться. А перед этим огласить три правила.
1. Главное не водка, а люди, с которыми ее пьешь.
2. Главное не закуска, а то, с какой душой она приготовлена.
3. Никогда не перебивай говорящего.
Конечно, есть много способов поглощения этого вкусного и полезного напитка – водки. Например, застолье. Это, когда много людей, шумно и даже, иногда, весело.
Есть бражничанье. Это, когда основное ядро пьющих сохраняется, а вокруг приходят, выпивают, уходят... Сокровенные разговоры не ведутся, конечно, но до унизительного «Ты меня уважаешь?» никто не опускается. После бражничанья приятно провожать друг друга и сообщать, предварительно поклявшись, что оппонент – гений.
Но можно – и нужно! – собираться узким кругом в уютном месте, тщательно подготовить все, что скрасит вечер в течение ближайших пяти-шести часов и приступить.
И ГОРЕ ТОМУ, КТО НАРУШИТ...
Да, несколько раз разного качества люди нарушали наш пир. Поверьте, мы не сказали им ни одного скверного слова. Молча и покорно разошлись по домам, пряча в кулаке невольную слезу, перехваченную прямо у глаза. Сама жизнь наказала этих людей. Сама жизнь...
А теперь о том, как пируем.
Водка. Целый год, день за днем дегустируется водка, попадающая в наши магазины. Ее боевые характеристики, вкупе с тактико-техническими данными обсуждаются строго, но беспристрастно. И выносится приговор, который намного справедливей даже бывшего советского суда. И на основании этого приговора покупается водка. И ставится в холодильник.
Закуска. О, она проверена временем и утверждена навсегда. Две большие свиные ноги выбираются тщательней, чем невеста для сына, тем более, наши сыновья давно женаты. Маринад для ноги состоит... Нет! Не скажу! Обижайтесь, грозите мне отлучением от груди! Все равно не скажу! И ни на минуту не отходите от гриля. Нога должна быть такой... Нет, тут просто словами не справиться. Вам придется мне поверить, что это очень вкусно. В крайнем случае, я вынесу как-нибудь вам кусочек за пазухой.
И о соусе не спрашивайте. У каждого свой секрет, идущий, как принято говорить, из глубины веков.
И зелень! И кинзу, и тархун, и цицматы, и укроп, и реган, и петрушку, и... Тут не ограниченно.
И огурчики пупырчатые, твердые, бочковые.
И редиску.
И яблочки моченые.
И капустку квашенную с клюквой, хреном, морковкой и льдинками.
И хлеб черный, и хлеб серый, и лаваш.
И... Нет, пора наливать в специальные рюмки-стопки. И наливать ровно столько, чтоб можно было махнуть. А раз махнули, то... огромный пучок зелени-ассорти макается в соль и откусывается много! И пока это много пережевывается, кусок мяса со свиной ноги заворачивается в лаваш, а вместе с ним немного капустки. И не успели вы съесть зелень, как этот огурчик по-свински уже готов и сок мяса, смешиваясь с капустным соком делает даже слюну доброй и гостеприимной.
Разговоры. До исхода первых трех рюмок и не думайте! Только служебные слова типа:
- За нас!
- Чтоб не последнюю!
- За тех, кто не с нами!
- Лехаим! Воистину лехаим!
А потом можно и поговорить, но неукоснительно соблюдая правило № 3. Вечер впереди длинный и все успеют выговориться. А ведь выговориться, когда тебя слушают и не перебивают это так важно. Правда?
И последнее. Это, когда кончилась водка. Мы не рвем на себе рубахи. Мы не ноем, что мало и не сговариваемся насчет гонца. Нет и трижды нет! Просто варится кофе и достаются сигары и коньяк. И так сладко и приятно закурить хорошую сигару, напоминающую о Шекспире – знатоки, а почему? – макать ее кончик в коньяк и делать затяжки маленькие и дорогие, перемежая их глотками кофе и коньяка. А завистливая ночь приникнет к щелям в ставнях и станет вздыхать о своем несбывшемся.
Благодарностей:
(1)
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Фазиль Искандер "Пиры Валтасара"
Стол, вернее, столы пересекали банкетный зал и в конце раздваивались на две ломящиеся плодами ветки. На прохладной белизне белых скатертей блюда выделялись с приятной четкостью.
Горбились индюшки в коричневой ореховой подливе, жареные куры с некоторой аппетитной непристойностью выставляли голые гузки. Цвели вазы с фруктами, конфетами, печеньем, пирожными. Треснувшие гранаты, как бы опаленные внутренним жаром, приоткрывали свои преступные пещеры, набитые драгоценностями. Сверкали клумбы зелени, словно только что политые дождем. Юные ягнята, сваренные в молоке по древнему абхазскому обычаю, кротко напоминали об утраченной нежности, тогда как жареные поросята, напротив, с каким-то бесовским весельем сжимали в оскаленных зубах пунцовые редиски.
Возле каждой бутылки с вином стояли, как бдительные санитары, бутылочки с боржоми. Бутылки с вином были без этикеток, видно, из местных подвалов. Дядя Сандро по запаху определил, что это «изабелла» из села Лыхны.
Большая часть закусок еще оставалась нетронутой. Некоторые давно остыли – так жареные перепелки запеклись в собственном жиру. Сталин не любил, чтобы за столом сновали официанты и другие лишние люди. Подавалось все сразу, навалом, хотя кухня продолжала бодрствовать на случай внезапных пожеланий.
За столом каждый ел, что хотел и как хотел, но, не дай бог, сжульничать и пропустить положенный бокал. Этого вождь не любил. Таким образом, за столом демократия закусок уравновешивалась деспотией выпивки.
Стол, вернее, столы пересекали банкетный зал и в конце раздваивались на две ломящиеся плодами ветки. На прохладной белизне белых скатертей блюда выделялись с приятной четкостью.
Горбились индюшки в коричневой ореховой подливе, жареные куры с некоторой аппетитной непристойностью выставляли голые гузки. Цвели вазы с фруктами, конфетами, печеньем, пирожными. Треснувшие гранаты, как бы опаленные внутренним жаром, приоткрывали свои преступные пещеры, набитые драгоценностями. Сверкали клумбы зелени, словно только что политые дождем. Юные ягнята, сваренные в молоке по древнему абхазскому обычаю, кротко напоминали об утраченной нежности, тогда как жареные поросята, напротив, с каким-то бесовским весельем сжимали в оскаленных зубах пунцовые редиски.
Возле каждой бутылки с вином стояли, как бдительные санитары, бутылочки с боржоми. Бутылки с вином были без этикеток, видно, из местных подвалов. Дядя Сандро по запаху определил, что это «изабелла» из села Лыхны.
Большая часть закусок еще оставалась нетронутой. Некоторые давно остыли – так жареные перепелки запеклись в собственном жиру. Сталин не любил, чтобы за столом сновали официанты и другие лишние люди. Подавалось все сразу, навалом, хотя кухня продолжала бодрствовать на случай внезапных пожеланий.
За столом каждый ел, что хотел и как хотел, но, не дай бог, сжульничать и пропустить положенный бокал. Этого вождь не любил. Таким образом, за столом демократия закусок уравновешивалась деспотией выпивки.
Благодарностей:
(1)
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Суп Харчо
Пришла ты такая с работы в восемь и варишь харчо.
Харчо ореховый это вам не хухры-мухры, не тяп-ляп.
Харчо ореховый - это песня с тридцатью тремя повторениями припева.
Харчо - это танец до упаду
Харчо - это спектакль как минимум с десятью антрактами на перекурить и подумать:
"Ну и нахрен ты на ночь так заморочились". Хотя и понятно почему заморочились, потому что, что может быть лучше в первые холода чем горячий ореховый харчо?
Вы скажете "щи да борщ" - вот холодовые скрепы россиянки. А я вам отвечу: "харчо и никаких борщей и щей, потому, что наследник нашего ничего харчо ореховый предпочитает в это время года и несменяемый президент нашей безумной республики его в этом поддерживает".
Вру, конечно, просто щи мужчины мои только доели, а до этого был борщ, а до этого зелёный борщ, а перед этим лапша была, поэтому самое время для ароматного пряного и горячего харчо.
В кастрюле варится говядина на косточке, на медленном огне.
На сковороде обжаривается на сливочном масле лук тонкими полукольцами.
В пиалке растворяется тклапи в бульоне.
Готова паста из молотых обжаренных грецких орехов и чеснока.
В общем колдовство полным ходом.
И тут звонит мне Следователь молодой, с которым сегодня были следственные действия.
"Вы мне нужны тут прям сейчас" - говорит он строгим следственным голосом.
"Не могу" - говорю я.
"Прям надо" - говорит.
"Не поеду" - говорю.
И так мы пять минут препираемся.
"Вот я на работе! А вы? Что может быть такого, что может помешать вам на пять минут подъехать" - говорит юный труженик возмущённо.
"Я харчо варю мужу и сыну. У меня тут середина песни, танца, спектакля и я сие колдовство прерывать не намерена" - рычу в трубку я.
"Всё-всё. С утра, как выспитесь, заедете, как удобно будет" - говорит служитель правосудия вежливо и нежно.
"Хорошо, как высплюсь - заеду. Слушай, а ты что так переобулся то?" - смеюсь я и режу большой пучок кинзы.
"Просто когда мама моя харчо варит, её отвлекать нельзя. Я раз маму отвлёк и она мне полотенцем по жопе надавала, а отец сказал, что когда женщина колдует над харчо, даже тигр ползёт мимо неслышно" - сказал молодой Следователь с прекрасным именем Давид и вежливо попрощавшись положил трубку.
Колдую дальше и смеюсь.
Пытаюсь найти то место, где неслышно мимо меня ползёт тигр.
Харчо ореховый:
Не знаю правильный это рецепт или нет. Возможно сейчас придут грузины и предадут меня анафеме или отправят в коллективный грузинский бан. И я даже обороняться не буду, потому что правы будут грузины. Хотя меня учила варить этот суп как раз грузинка. Было под Саратовом кафе, прямо на трассе, где пожилая грузинка готовила этот суп и ачму. И мы ездили за 30 км, чтобы просто поесть её Харчо. Вот она меня и учила. Суп я освоила, а вот ачмы боюсь как огня. Но думаю, и с ачмой я однажды разберусь.
Суп этот очень густой, сытный и острый. Имеет чуть кисловатый привкус за счёт слив и интересную консистенцию за счёт грецких орехов.
Ну, так вот.
Берём говяжью грудинку, можно просто говядину на кости, но с грудинкой он получается почему то вкуснее. Заливаем её водой и варим на маленьком огне примерно 2 часа.
За это время обжариваем на смеси растительного и сливочного масла лук полукольцами.
Как только лук обжарился, тëртые помидоры или томатную пасту (у меня помидоры тëртые замороженные) туда же и как немного потушится обставляем в сторону.
Обжариваем грецкий орех, примерно стакан.
Обжаренный орех прокручиваем через мясорубку и к нему добавляем тёртый чеснок, не жалеем чеснока.
Отставляем полученную масляную и невероятно вкусно пахнущую ореховую пасту в сторону.
Вынимаем сваренную грудинку и процеживаем бульон.
В бульоне варим рис.
Грудинку режем крупными кусками и обжариваем на топлëном масле.
Риса варим достаточно много, потому что харчо жидким быть не должен. Но имеем ввиду, что ореховая паста тоже позже придаст густоту нашему супу.
Если вам повезло и у вас есть тклапи-лаваш из сливы сорта ткемали, то отрезаем примерно с ладонь от лаваша и заливаем горячим говяжьим бульоном. Мешаем до однородной массы.
У меня сегодня тклапи не было и я использовала соус ткемали (с тклапи лучше на мой взгляд, а может быть я привередничаю поскольку очень не люблю готовые магазинные соусы и все соусы стараюсь делать сама).
Вернёмся к бульону в котором варится рис.
Когда рис почти готов добавляем наш лук с томатом и нашу ореховую пасту и тклапи/ткемали и нашу обжаренную говядину. И вот только после всех этих добавлений мы солим и добавляем специи. Можно специи из пакетика - хмели сунели, а лучше прям на рынке подойти к продавцу специй и сказать, что вам нужен набор для супа харчо, уточнив нужную вам остроту. Добавили соль и специи. Чуть поварили, чтобы всё подружилось и всё. В готовый уже суп добавили много-много кинзы и петрушки.
Всё. Суп харчо готов. Не знаю насколько он суп, поскольку густой и насколько он харчо, но всем моим домашним и гостям он обычно очень нравится.
P.S: И томатную пасту к помидорам туда же и побольше - дополнение от грузин.
(с) Ксения Полежаева
Пришла ты такая с работы в восемь и варишь харчо.
Харчо ореховый это вам не хухры-мухры, не тяп-ляп.
Харчо ореховый - это песня с тридцатью тремя повторениями припева.
Харчо - это танец до упаду
Харчо - это спектакль как минимум с десятью антрактами на перекурить и подумать:
"Ну и нахрен ты на ночь так заморочились". Хотя и понятно почему заморочились, потому что, что может быть лучше в первые холода чем горячий ореховый харчо?
Вы скажете "щи да борщ" - вот холодовые скрепы россиянки. А я вам отвечу: "харчо и никаких борщей и щей, потому, что наследник нашего ничего харчо ореховый предпочитает в это время года и несменяемый президент нашей безумной республики его в этом поддерживает".
Вру, конечно, просто щи мужчины мои только доели, а до этого был борщ, а до этого зелёный борщ, а перед этим лапша была, поэтому самое время для ароматного пряного и горячего харчо.
В кастрюле варится говядина на косточке, на медленном огне.
На сковороде обжаривается на сливочном масле лук тонкими полукольцами.
В пиалке растворяется тклапи в бульоне.
Готова паста из молотых обжаренных грецких орехов и чеснока.
В общем колдовство полным ходом.
И тут звонит мне Следователь молодой, с которым сегодня были следственные действия.
"Вы мне нужны тут прям сейчас" - говорит он строгим следственным голосом.
"Не могу" - говорю я.
"Прям надо" - говорит.
"Не поеду" - говорю.
И так мы пять минут препираемся.
"Вот я на работе! А вы? Что может быть такого, что может помешать вам на пять минут подъехать" - говорит юный труженик возмущённо.
"Я харчо варю мужу и сыну. У меня тут середина песни, танца, спектакля и я сие колдовство прерывать не намерена" - рычу в трубку я.
"Всё-всё. С утра, как выспитесь, заедете, как удобно будет" - говорит служитель правосудия вежливо и нежно.
"Хорошо, как высплюсь - заеду. Слушай, а ты что так переобулся то?" - смеюсь я и режу большой пучок кинзы.
"Просто когда мама моя харчо варит, её отвлекать нельзя. Я раз маму отвлёк и она мне полотенцем по жопе надавала, а отец сказал, что когда женщина колдует над харчо, даже тигр ползёт мимо неслышно" - сказал молодой Следователь с прекрасным именем Давид и вежливо попрощавшись положил трубку.
Колдую дальше и смеюсь.
Пытаюсь найти то место, где неслышно мимо меня ползёт тигр.
Харчо ореховый:
Не знаю правильный это рецепт или нет. Возможно сейчас придут грузины и предадут меня анафеме или отправят в коллективный грузинский бан. И я даже обороняться не буду, потому что правы будут грузины. Хотя меня учила варить этот суп как раз грузинка. Было под Саратовом кафе, прямо на трассе, где пожилая грузинка готовила этот суп и ачму. И мы ездили за 30 км, чтобы просто поесть её Харчо. Вот она меня и учила. Суп я освоила, а вот ачмы боюсь как огня. Но думаю, и с ачмой я однажды разберусь.
Суп этот очень густой, сытный и острый. Имеет чуть кисловатый привкус за счёт слив и интересную консистенцию за счёт грецких орехов.
Ну, так вот.
Берём говяжью грудинку, можно просто говядину на кости, но с грудинкой он получается почему то вкуснее. Заливаем её водой и варим на маленьком огне примерно 2 часа.
За это время обжариваем на смеси растительного и сливочного масла лук полукольцами.
Как только лук обжарился, тëртые помидоры или томатную пасту (у меня помидоры тëртые замороженные) туда же и как немного потушится обставляем в сторону.
Обжариваем грецкий орех, примерно стакан.
Обжаренный орех прокручиваем через мясорубку и к нему добавляем тёртый чеснок, не жалеем чеснока.
Отставляем полученную масляную и невероятно вкусно пахнущую ореховую пасту в сторону.
Вынимаем сваренную грудинку и процеживаем бульон.
В бульоне варим рис.
Грудинку режем крупными кусками и обжариваем на топлëном масле.
Риса варим достаточно много, потому что харчо жидким быть не должен. Но имеем ввиду, что ореховая паста тоже позже придаст густоту нашему супу.
Если вам повезло и у вас есть тклапи-лаваш из сливы сорта ткемали, то отрезаем примерно с ладонь от лаваша и заливаем горячим говяжьим бульоном. Мешаем до однородной массы.
У меня сегодня тклапи не было и я использовала соус ткемали (с тклапи лучше на мой взгляд, а может быть я привередничаю поскольку очень не люблю готовые магазинные соусы и все соусы стараюсь делать сама).
Вернёмся к бульону в котором варится рис.
Когда рис почти готов добавляем наш лук с томатом и нашу ореховую пасту и тклапи/ткемали и нашу обжаренную говядину. И вот только после всех этих добавлений мы солим и добавляем специи. Можно специи из пакетика - хмели сунели, а лучше прям на рынке подойти к продавцу специй и сказать, что вам нужен набор для супа харчо, уточнив нужную вам остроту. Добавили соль и специи. Чуть поварили, чтобы всё подружилось и всё. В готовый уже суп добавили много-много кинзы и петрушки.
Всё. Суп харчо готов. Не знаю насколько он суп, поскольку густой и насколько он харчо, но всем моим домашним и гостям он обычно очень нравится.
P.S: И томатную пасту к помидорам туда же и побольше - дополнение от грузин.
(с) Ксения Полежаева
Благодарностей:
(2)
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Шоб в Одессе сварить холодец, то надо быть просто одесситом. Не жадным, но экономным, не скупым, но предусмотрительным, иметь связи и варить всего на два...
... В смысле "на два"? Ну, на два раза больше, чем ты хотела. Как почему? Потому что ты накануне всему двору впроброс и нехотя, вешая бельё, сообщала, что у тебя завтра холодец. Хоть и не праздник. Но ты ж дама с примхами, тебе можно допустить каприз. А это значит шо? Шо завтра ты будешь варить холодца в два раза больше, чем нужно твоему Мойше, Бене, Сарочке и даже бабе Розе, включая тебя. Ты будешь должна дать соседям хоть по тарелочке! Хоть умри, но фасон есть фасон, и его надо держать!
А завтра рано утром тебе надо разорваться на две части. Одну часть рано утром отправить на Привоз за куриными лапками (они там самые чистые во всей Одессе и самые недорогие) и яйцами. А потом, не заезжая домой, с пересадками добраться до Нового рынка в полном уже трамвае. Потому как коровью голяшку тебе подберут и правильно разрубят только на Новом. И ещё мясо на ней будет, и еще в поход, щедро забросят в пакет коровьей обрези. Там же , на Новом, ты купишь единственную в Одессе мытую морковь за те же деньги, шо и грязную в остальных местах и хорошую зелень от тех, кто её привозит реально с Кавказа, а не выдрючивает в холода в смешных теплицах - бледную и в курином помёте. Короче, аромат одной и второй - это как наш Тройной Одеколон и французские духи - такие запахи выбираются носом, а не пропагандой родной Украины. До кучи, кавказцы тебе подарят лимон, а он тебе понадобится, потому что для "бедного холодца" одно время было модно ложить в тарэлочки для дам лимон. И шоб его, заразу, было видно, и не просто видно, а ещё и всякими ромашками и хризантемами....
Дядь Миш, значит 2 кило куриных ног... Три? А!!! Поняла. Мы ж на два же ж умножаем... Записала. Одну голяшку рубим на три части, но следим, чтоб мясо на ней было. Ага! Яиц по количеству тарелок холодца? Понятно! Морковок -4? Ага! Зелени какой? Укроп, петрушка, сельдерей, чуток кинзы и разделить на два пучка? Понятно. 4 луковицы, 1 лимон. А специи? А свинину не добавляем? А соль? Чеснока 1 головку?
Свинину добавлять можно. Если твоя фамилия Москаленко, а не Хаит. Как на счёт Метельской - не скажу.... Оно вроде как и... Но чего-то не хватает. Существенного... Специи берём любые, какие любим. Но лучше черный горошек от души, душистый горошек от души, чуть тмина, чуть кориандра (по четверти чайной ложки) и всего 2 лавровых листа. И всё это пестиком разбить с ненавистью к своему злейшему врагу - то есть в хлам. Но только в ступке и вручную.
Теперь смотри. Дома моем куриные лапы в сильно горячей воде и кусачками делаем им маникюр. Они должны лежать перед тобой беленькими и чистыми, как поцелуй соблазнённой тобой невинной Розочки и таки проситься каяться в холодец.
Голяшку просто споласкиваем. Обрезь (мяско) тоже. Кладем всё это в выварку (кастрюлю от 10 литров) и заливаем водой так, чтобы вся наша мясная красота была покрыта водой на ладонь сверху. Прямо в холодную воду кидаем первый пучок зелени. Накрываем крышку, зажигаем газ и начинаем курить и смотреть по телевизору последние новости. Новости смотрим не сильно внимательно, потому что нам важно не пропустить шум. Какой шум? Пену, девочка, моя, пену. Как только эта нечисть в достаточном количестве начнёт собираться сверЬху, ты её шумовкой и снимай. Последней выкидывай пучок зелени, который уже всосал в себя всё ненужное. Но есть второй этап. Ты теперь снова ложишь пучок зелени, 4 луковицы и закрываешь крышку. Снова куришь, или кофэ пьёшь, или пасьянс раскладываешь, но как только появится новый шум, снимаешь его, а потом, через час где-то вылавливаешь луковицы.
Всё! Считай, холодец у тебя в кармане! Ты в отдельной каструльке ставишь вариться морковку с яйцами (только яйца не забудь вынуть пораньше), огонь под холодцом уменьшаешь и отдыхаешь до вечера. Часов через 5 ты ложишь в холодец 2 столовые ложки соли (пока без горки), все специи, тобой размолотые в ступке и ещё полчасика даёшь соседям понюхать через щелки, форточки и дырки под дверью аромат твоего холодца.
Можешь не тянуть время, а вытащить голяшки. Надеваешь прихватку, обрубаешь с голяшки мясо и выбиваешь мозги. Тоненько всё пластуешь и ложишь на тарелочки или в судочки. Слюнки? Слюнки ты заглатываешь, девочка, ибо аромат на кухне будет стоять такой, что поднимет с кровати больного и заставит пригласить даму на танго.
Аккуратно режешь яйцо на кружочки. Подчёркиваю - кружочки, а не колечки и остальное там. В нашем бедном холодце - эстетика - почти главное. Сверху кладёшь колечки морковки. Если ты виртуоз типа Штрауса, то из колечек морковки тоже делаешь звёздочки и всякие сердечки и кладёшь сверху яиц. Ну а для дам - тонюсенькие долечки лимона. Он им нужен? Точно нет! Но для фосу, типа мы от Мойши, и типа он нам с лимоном фордебас - самое оно! Кстати, фордебас не записывай. То - другое слово... Прыдумай своё...
А теперь, когда весь оркестр в одном концерте собран, выдавливаешь прэссом головку чеснока и чайной серебряной ложечкой распределяешь красоту по тарелкам.
Берёшь большое сито, в маленькую кастрюльку процеживаешь бульон (его там останется не слишком много) и поварёшкой по тарелочкам разливаешь липкий бульон. Да! В каструльке отцеженный бульон солишь до чуть с лишком... Ну, ты должна понять, что чуть пересолила. Куриные лапки смакуешь до утра в одиночестве, и никому не открываешь двер. Поверь, этим залётным Бредам Питам, нужна не ты, а пососать твои лапки. Они могут прийти даже с Нового Рынка
Потом вся эта красота ставится в холодильник, а утром ты умытая и с кудрями встречаешь соседей. Ой, кто тока не придёт к тебе... И Сара с тюлькой (спасибо - вот вам холодец), и Таня с нотами (мы нашли во дворе - не ваши ли?).
Раздавай тарелки, только первой сама попробуй - если опозоришься, то тебе этого не простят, как бы это по минимум посчитать - года четыре!!!!
©
... В смысле "на два"? Ну, на два раза больше, чем ты хотела. Как почему? Потому что ты накануне всему двору впроброс и нехотя, вешая бельё, сообщала, что у тебя завтра холодец. Хоть и не праздник. Но ты ж дама с примхами, тебе можно допустить каприз. А это значит шо? Шо завтра ты будешь варить холодца в два раза больше, чем нужно твоему Мойше, Бене, Сарочке и даже бабе Розе, включая тебя. Ты будешь должна дать соседям хоть по тарелочке! Хоть умри, но фасон есть фасон, и его надо держать!
А завтра рано утром тебе надо разорваться на две части. Одну часть рано утром отправить на Привоз за куриными лапками (они там самые чистые во всей Одессе и самые недорогие) и яйцами. А потом, не заезжая домой, с пересадками добраться до Нового рынка в полном уже трамвае. Потому как коровью голяшку тебе подберут и правильно разрубят только на Новом. И ещё мясо на ней будет, и еще в поход, щедро забросят в пакет коровьей обрези. Там же , на Новом, ты купишь единственную в Одессе мытую морковь за те же деньги, шо и грязную в остальных местах и хорошую зелень от тех, кто её привозит реально с Кавказа, а не выдрючивает в холода в смешных теплицах - бледную и в курином помёте. Короче, аромат одной и второй - это как наш Тройной Одеколон и французские духи - такие запахи выбираются носом, а не пропагандой родной Украины. До кучи, кавказцы тебе подарят лимон, а он тебе понадобится, потому что для "бедного холодца" одно время было модно ложить в тарэлочки для дам лимон. И шоб его, заразу, было видно, и не просто видно, а ещё и всякими ромашками и хризантемами....
Дядь Миш, значит 2 кило куриных ног... Три? А!!! Поняла. Мы ж на два же ж умножаем... Записала. Одну голяшку рубим на три части, но следим, чтоб мясо на ней было. Ага! Яиц по количеству тарелок холодца? Понятно! Морковок -4? Ага! Зелени какой? Укроп, петрушка, сельдерей, чуток кинзы и разделить на два пучка? Понятно. 4 луковицы, 1 лимон. А специи? А свинину не добавляем? А соль? Чеснока 1 головку?
Свинину добавлять можно. Если твоя фамилия Москаленко, а не Хаит. Как на счёт Метельской - не скажу.... Оно вроде как и... Но чего-то не хватает. Существенного... Специи берём любые, какие любим. Но лучше черный горошек от души, душистый горошек от души, чуть тмина, чуть кориандра (по четверти чайной ложки) и всего 2 лавровых листа. И всё это пестиком разбить с ненавистью к своему злейшему врагу - то есть в хлам. Но только в ступке и вручную.
Теперь смотри. Дома моем куриные лапы в сильно горячей воде и кусачками делаем им маникюр. Они должны лежать перед тобой беленькими и чистыми, как поцелуй соблазнённой тобой невинной Розочки и таки проситься каяться в холодец.
Голяшку просто споласкиваем. Обрезь (мяско) тоже. Кладем всё это в выварку (кастрюлю от 10 литров) и заливаем водой так, чтобы вся наша мясная красота была покрыта водой на ладонь сверху. Прямо в холодную воду кидаем первый пучок зелени. Накрываем крышку, зажигаем газ и начинаем курить и смотреть по телевизору последние новости. Новости смотрим не сильно внимательно, потому что нам важно не пропустить шум. Какой шум? Пену, девочка, моя, пену. Как только эта нечисть в достаточном количестве начнёт собираться сверЬху, ты её шумовкой и снимай. Последней выкидывай пучок зелени, который уже всосал в себя всё ненужное. Но есть второй этап. Ты теперь снова ложишь пучок зелени, 4 луковицы и закрываешь крышку. Снова куришь, или кофэ пьёшь, или пасьянс раскладываешь, но как только появится новый шум, снимаешь его, а потом, через час где-то вылавливаешь луковицы.
Всё! Считай, холодец у тебя в кармане! Ты в отдельной каструльке ставишь вариться морковку с яйцами (только яйца не забудь вынуть пораньше), огонь под холодцом уменьшаешь и отдыхаешь до вечера. Часов через 5 ты ложишь в холодец 2 столовые ложки соли (пока без горки), все специи, тобой размолотые в ступке и ещё полчасика даёшь соседям понюхать через щелки, форточки и дырки под дверью аромат твоего холодца.
Можешь не тянуть время, а вытащить голяшки. Надеваешь прихватку, обрубаешь с голяшки мясо и выбиваешь мозги. Тоненько всё пластуешь и ложишь на тарелочки или в судочки. Слюнки? Слюнки ты заглатываешь, девочка, ибо аромат на кухне будет стоять такой, что поднимет с кровати больного и заставит пригласить даму на танго.
Аккуратно режешь яйцо на кружочки. Подчёркиваю - кружочки, а не колечки и остальное там. В нашем бедном холодце - эстетика - почти главное. Сверху кладёшь колечки морковки. Если ты виртуоз типа Штрауса, то из колечек морковки тоже делаешь звёздочки и всякие сердечки и кладёшь сверху яиц. Ну а для дам - тонюсенькие долечки лимона. Он им нужен? Точно нет! Но для фосу, типа мы от Мойши, и типа он нам с лимоном фордебас - самое оно! Кстати, фордебас не записывай. То - другое слово... Прыдумай своё...
А теперь, когда весь оркестр в одном концерте собран, выдавливаешь прэссом головку чеснока и чайной серебряной ложечкой распределяешь красоту по тарелкам.
Берёшь большое сито, в маленькую кастрюльку процеживаешь бульон (его там останется не слишком много) и поварёшкой по тарелочкам разливаешь липкий бульон. Да! В каструльке отцеженный бульон солишь до чуть с лишком... Ну, ты должна понять, что чуть пересолила. Куриные лапки смакуешь до утра в одиночестве, и никому не открываешь двер. Поверь, этим залётным Бредам Питам, нужна не ты, а пососать твои лапки. Они могут прийти даже с Нового Рынка
Потом вся эта красота ставится в холодильник, а утром ты умытая и с кудрями встречаешь соседей. Ой, кто тока не придёт к тебе... И Сара с тюлькой (спасибо - вот вам холодец), и Таня с нотами (мы нашли во дворе - не ваши ли?).
Раздавай тарелки, только первой сама попробуй - если опозоришься, то тебе этого не простят, как бы это по минимум посчитать - года четыре!!!!
©
Благодарностей:
(2)
Они ели вместе. Потом ложились вместе. Сытые и сонные. Джон придвигал губы к ее уху:
- Слоеные флорентийские булочки, - шептал он. - Груши в мороженом сливочном креме.
- Не надо, - лепетала Лукреция. - Довольно уже.
- Мясные пироги. Бараньи фрикадельки, посыпанные мелко нарубленным шпинатом, молотыми грецкими орехами и тмином...
* * *
Я слышал, твои белые хлебы стали такими воздушными, что их не раз видели пролетающими над церковью.
* * *
Соберите лучшие плоды с лесной или райской яблони в ясный холодный день. Чтобы сохранить на зиму, заверните в листья папоротника и сложите в плетеную корзину. А коли хотите приготовить по моему совету, поместите в духовую печь, горячую настолько, чтобы к стенке можно было на миг прижать ладонь. Оставьте там дички на всю ночь, а с утра вытащите, осторожно поддевая пекарской лопаткой. Внутренность у них размякнет и станет густоты горохового супа. Проколите кожицу, чтобы пар вышел.
Затем возьмите холодные сливки, теплый мед и приставную лестницу. Взберитесь на лестницу и вылейте мед со сливками подобием водопада в котелок гасконского вина, стоящий на полу. Пускай смесь вспенится, чем выше, тем лучше. Взбивайте подслащенные сливки, пока на поверхности не образуются мягкие, тающие гребешки.
Печеное яблоко не келькешоска и не изысканный деликатес. Уложите приготовленную кислицу на тарелку со всей аккуратностью и облейте сверху взбитыми сливками. Соедините одно и другое вместе, дабы горячий состав яблока встретился с холодом. Как сказал поэт: Моих медвяных сливок сладкий дар, Чтоб остудить кислицы нежной жар…
Это весьма благотворное блюдо, и наиболее пользительно оно для того, чей горький нрав надобно подсластить, или для того, чью горячность требуется остудить. Или для них обоих.
(с) Лоуренс Норфолк, "Пир Джона Сатурналла".
Роман замечательный, кстати.
- Слоеные флорентийские булочки, - шептал он. - Груши в мороженом сливочном креме.
- Не надо, - лепетала Лукреция. - Довольно уже.
- Мясные пироги. Бараньи фрикадельки, посыпанные мелко нарубленным шпинатом, молотыми грецкими орехами и тмином...
* * *
Я слышал, твои белые хлебы стали такими воздушными, что их не раз видели пролетающими над церковью.
* * *
Соберите лучшие плоды с лесной или райской яблони в ясный холодный день. Чтобы сохранить на зиму, заверните в листья папоротника и сложите в плетеную корзину. А коли хотите приготовить по моему совету, поместите в духовую печь, горячую настолько, чтобы к стенке можно было на миг прижать ладонь. Оставьте там дички на всю ночь, а с утра вытащите, осторожно поддевая пекарской лопаткой. Внутренность у них размякнет и станет густоты горохового супа. Проколите кожицу, чтобы пар вышел.
Затем возьмите холодные сливки, теплый мед и приставную лестницу. Взберитесь на лестницу и вылейте мед со сливками подобием водопада в котелок гасконского вина, стоящий на полу. Пускай смесь вспенится, чем выше, тем лучше. Взбивайте подслащенные сливки, пока на поверхности не образуются мягкие, тающие гребешки.
Печеное яблоко не келькешоска и не изысканный деликатес. Уложите приготовленную кислицу на тарелку со всей аккуратностью и облейте сверху взбитыми сливками. Соедините одно и другое вместе, дабы горячий состав яблока встретился с холодом. Как сказал поэт: Моих медвяных сливок сладкий дар, Чтоб остудить кислицы нежной жар…
Это весьма благотворное блюдо, и наиболее пользительно оно для того, чей горький нрав надобно подсластить, или для того, чью горячность требуется остудить. Или для них обоих.
(с) Лоуренс Норфолк, "Пир Джона Сатурналла".
Роман замечательный, кстати.
Благодарностей:
(4)
Мираж
Наш человек
![]()
На сайте с 16.03.09
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Наш человек
Сообщения: 111078
В дневниках: 56444
Откуда: Н-ск, рабочая окраина
Антон Павлович Чехов о правильном русском питании.
Ежели, положим, вы едете с охоты домой и желаете с аппетитом пообедать, то никогда не нужно думать об умном; умное да ученое всегда аппетит отшибает. Сами изволите знать, философы и ученые насчет еды самые последние люди и хуже их, извините, не едят даже свиньи. Едучи домой, надо стараться, чтобы голова думала только о графинчике да закусочке.
Ну-с, когда вы входите в дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой.
Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом… объедение! Но налимья печенка — это трагедия!
Ну-с, как только из кухни приволокли кулебяку, сейчас же, немедля, нужно вторую выпить.
Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком…
Как только кончили с кулебякой, так сейчас же, чтоб аппетита не перебить, велите щи подавать… Щи должны быть горячие, огневые. Но лучше всего, благодетель мой, борщок из свеклы на хохлацкий манер, с ветчинкой и с сосисками. К нему подаются сметана и свежая петрушечка с укропцем. Великолепно также рассольник из потрохов и молоденьких почек, а ежели любите суп, то из супов наилучший, который засыпается кореньями и зеленями: морковкой, спаржей, цветной капустой и всякой тому подобной юриспруденцией.
Как только скушали борщок или суп, сейчас же велите подавать рыбное, благодетель. Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане.
Но рыбой не насытишься, это еда несущественная, главное в обеде не рыба, не соусы, а жаркое. Ежели, положим, подадут к жаркому парочку дупелей, да ежели прибавить к этому куропаточку или парочку перепелочек жирненьких, то тут про всякий катар забудете, честное благородное слово. А жареная индейка? Белая, жирная, сочная этакая, знаете ли, вроде нимфы…
После жаркого человек становится сыт и впадает в сладостное затмение. В это время и телу хорошо и на душе умилительно. Для услаждения можете выкушать рюмочки три запеканочки. Домашняя самоделковая запеканочка лучше всякого шампанского. После первой же рюмки всю вашу душу охватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кресле у себя дома, а где-нибудь в Австралии, на каком-нибудь мягчайшем страусе…
Во время запеканки* хорошо сигарку выкурить и кольца пускать, и в это время в голову приходят такие мечтательные мысли, будто вы генералиссимус или женаты на первейшей красавице в мире, и будто эта красавица плавает целый день перед вашими окнами в этаком бассейне с золотыми рыбками. Она плавает, а вы ей: «Душенька, иди поцелуй меня!»
Антон Чехов.
Из рассказа «Сирена»
Ежели, положим, вы едете с охоты домой и желаете с аппетитом пообедать, то никогда не нужно думать об умном; умное да ученое всегда аппетит отшибает. Сами изволите знать, философы и ученые насчет еды самые последние люди и хуже их, извините, не едят даже свиньи. Едучи домой, надо стараться, чтобы голова думала только о графинчике да закусочке.
Ну-с, когда вы входите в дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой.
Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селедка. Съели вы ее кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока еще чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селедки, но всего лучше, благодетель, рыжики соленые, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом… объедение! Но налимья печенка — это трагедия!
Ну-с, как только из кухни приволокли кулебяку, сейчас же, немедля, нужно вторую выпить.
Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком…
Как только кончили с кулебякой, так сейчас же, чтоб аппетита не перебить, велите щи подавать… Щи должны быть горячие, огневые. Но лучше всего, благодетель мой, борщок из свеклы на хохлацкий манер, с ветчинкой и с сосисками. К нему подаются сметана и свежая петрушечка с укропцем. Великолепно также рассольник из потрохов и молоденьких почек, а ежели любите суп, то из супов наилучший, который засыпается кореньями и зеленями: морковкой, спаржей, цветной капустой и всякой тому подобной юриспруденцией.
Как только скушали борщок или суп, сейчас же велите подавать рыбное, благодетель. Из рыб безгласных самая лучшая — это жареный карась в сметане.
Но рыбой не насытишься, это еда несущественная, главное в обеде не рыба, не соусы, а жаркое. Ежели, положим, подадут к жаркому парочку дупелей, да ежели прибавить к этому куропаточку или парочку перепелочек жирненьких, то тут про всякий катар забудете, честное благородное слово. А жареная индейка? Белая, жирная, сочная этакая, знаете ли, вроде нимфы…
После жаркого человек становится сыт и впадает в сладостное затмение. В это время и телу хорошо и на душе умилительно. Для услаждения можете выкушать рюмочки три запеканочки. Домашняя самоделковая запеканочка лучше всякого шампанского. После первой же рюмки всю вашу душу охватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кресле у себя дома, а где-нибудь в Австралии, на каком-нибудь мягчайшем страусе…
Во время запеканки* хорошо сигарку выкурить и кольца пускать, и в это время в голову приходят такие мечтательные мысли, будто вы генералиссимус или женаты на первейшей красавице в мире, и будто эта красавица плавает целый день перед вашими окнами в этаком бассейне с золотыми рыбками. Она плавает, а вы ей: «Душенька, иди поцелуй меня!»
Антон Чехов.
Из рассказа «Сирена»
Благодарностей:
(2)
